Современное искусство - [29]

Шрифт
Интервал

— Спасибо.

— При чем тут спасибо… Ну а мужчина в больнице, он кто?

— Господи! Вы его видели.

— Как я могла не видеть его? Он же сидел прямо у моей кровати. И кто он?

— Художник.

— A-а. Теперь вспомнила. Вы сердились на него, говорили, что я интересую его исключительно из-за Мэддена. Со мной такое не впервой, тем не менее благодарю.

— Ну что вы.

— Он говорит с акцентом, верно?

— Он австралиец.

— А я, пожалуй, не знакома ни с одним австралийским художником. Вы приводили его в мастерскую, когда он навещал вас?

— Да. Видите ли, он привез меня сюда в тот день, когда я должна была приступить к работе, но нам никто не открыл, и мы пошли к вашему соседу, а сосед сказал, что вас увезли в больницу. Я решила остаться и попросила его выгрузить мои вещи, но он поднялся наверх. Я не думала, что он туда пойдет.

— Вы провели его в мастерскую до или после того, как наведались в больницу?

— После… Но почему вы…?

— Пытаюсь реконструировать события. Интересуюсь, что вы за человек: как-никак мне придется полагаться на вас. Расскажите, чем вы там, в своем университете, занимаетесь? Вряд ли исключительно искусством сороковых годов двадцатого века.

— По преимуществу английской литературой, а именно девятнадцатым веком.

Белла смотрит на нее испытующе.

— Вы пришли ко мне, как я поняла, взять интервью для своей диссертации по истории искусств.

— Правда… Но вообще-то это Хизер искусствовед. Я пришла за компанию.

— Выходит, вы меня обманули.

Лиззи опускает голову, думает — не рассказать ли Белле о том, что значит для Пола Клей Мэдден, но не может собраться с духом.

— Замнем. А как вам Нина, вы ладите?

— Она просто чудо.

— Хорошо, раз уж вы здесь задержитесь, почему бы вам не пригласить этого вашего австралийца на уик-энд, а то не ровен час заскучаете.

— Вы очень добры, — чопорно благодарит она Беллу, но тут звонит телефон, и она опрометью бежит в гостиную.

— Сообщите, что я иду на поправку, потом передадите мне, что скажут.

— Дом Беллы Прокофф, — Лиззи повторяет это раз за разом весь день.

С тех пор как Белла вернулась, звонили уже раз двенадцать: из Гуггенхаймовского музея, из Художественного центра Уокера[67], из музея Роз при Брандейсе[68], из самых разных галерей; все звонившие, заметила Лиззи, называли не только себя, но кого или что они представляют. Белла наказала ей записывать телефоны и говорить, что она им отзвонит, когда будет себя лучше чувствовать.

— Могу я поговорить с мисс Прокофф? — голос у мужчины раздраженный.

— Извините, сейчас она не может подойти к телефону.

— Это почему же?

— Потому что она не может встать с постели.

— Это кто, Нина?

— Нет, это Лиззи.

— А вы кто?

— Я выпускница университета, мисс Прокофф наняла меня на лето.

— Вот оно что… Раз так, скажите, как она.

— Кто этот зануда? — кричит Белла.

— Могу я передать мисс Прокофф, кто звонит?

— Можете. Эрнест. И спросите, когда она, чтоб ей пусто было, установит телефон у кровати?

— Это Эрнест. Он спрашивает, когда вы наконец установите телефон у кровати.

— Передайте, что я подумываю об этом. Скажите, я позвоню ему, как только смогу.

О чем Лиззи и оповещает Эрнеста, но от него не так-то легко отделаться.

— Как она, прошу рассказать поточнее.

— У нее ушиб позвоночника ну и бедра, вот и все. И еще сотрясение мозга. Сломано только одно ребро.

— Это, барышня, мне известно. Я звонил в больницу два раза на дню. Я спрашиваю, как она сейчас.

— Она лежит. — Лиззи растеряна.

— Это вы мне уже сообщили. Она в сознании? У нее боли? Она может двигаться?

— Двигаться она может, но с трудом.

— Спасибо за информацию, — Эрнест вешает трубку.

— Бог ты мой! — говорит Лиззи, снова подсаживаясь к Беллиной постели. — Какой неприятный человек.

— Эрнест — один из самых любимых моих друзей, — говорит Белла. — Не будь его, я бы давно свихнулась. И дайте мне еще одну таблетку, ту, желтую. Одна явно не подействовала.

— Вы же приняли ее всего несколько минут назад.

— Все они не действуют. — Беллино лицо искажает гримаса боли. — Какой сегодня день?

— Одиннадцатое.

— Точно?

— Да.

— Значит, сегодня годовщина моей свадьбы. Сорок первая. Верится с трудом? — Она насмешливо вскидывает бровь, смотрит на Лиззи.

— Вы поженились здесь? — спрашивает Лиззи, не осмеливаясь спросить ни о чем более личном.

— Нет, в одном из захолустных городишек на Гудзоне. В Ардсли.

— Там жили ваши родители?

Белла фыркает.

— В Ардсли мне удалось найти священника, который согласился нас поженить. Он непременно хотел сочетаться в церкви, но я же еврейка, а он не переступал порога церкви лет пятнадцать, так что нам везде отказывали. А тот священник — он был унитарий[69] — согласился нас поженить, ну мы сели на поезд и поехали в Ардсли.

— Только вы с ним, и больше никого?

В Беллиных глазах проскальзывает подозрение.

— Столько вопросов, почему?

— Пытаюсь представить, как это было.

— И не пытайтесь. Время было совсем другое. Шла война. Да и люди были другие. — Голос ее вдруг слабеет: видно, таблетки все же оказали действие. Чуть спустя ее голова падает на грудь; Лиззи уже собралась выйти, как вдруг Белла снова заговорила, но, что она говорит, Лиззи разбирала с трудом.

— Священник на вид — вылитый Икабод Крейн


Рекомендуем почитать
Азарел

Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…


Чабанка

Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.


Рассказы с того света

В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.


Я грустью измеряю жизнь

Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.


Очерки

Телеграмма Про эту книгу Свет без огня Гривенник Плотник Без промаху Каменная печать Воздушный шар Ледоколы Паровозы Микроруки Колизей и зоопарк Тигр на снегу Что, если бы В зоологическом саду У звериных клеток Звери-новоселы Ответ писателя Бориса Житкова Вите Дейкину Правда ли? Ответ писателя Моя надежда.


Наташа и другие рассказы

«Наташа и другие рассказы» — первая книга писателя и режиссера Д. Безмозгиса (1973), иммигрировавшего в возрасте шести лет с семьей из Риги в Канаду, была названа лучшей первой книгой, одной из двадцати пяти лучших книг года и т. д. А по списку «Нью-Йоркера» 2010 года Безмозгис вошел в двадцатку лучших писателей до сорока лет. Критики увидели в Безмозгисе наследника Бабеля, Филипа Рота и Бернарда Маламуда. В этом небольшом сборнике, рассказывающем о том, как нелегко было советским евреям приспосабливаться к жизни в такой непохожей на СССР стране, драма и даже трагедия — в духе его предшественников — соседствуют с комедией.


Третья мировая Баси Соломоновны

В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.


Эсав

Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».


Русский роман

Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).


Свежо предание

Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.