Современная португальская новелла - [57]

Занавеску, отделявшую постель больного от барака, приподнял Вашку и спросил у сеньоры Кальвани, не нужно ли чем помочь.

— Может быть, позвать доктора?

Остальные артисты труппы грелись у глиняной плиты, тихо разговаривая. Их лица выражали тревогу и ожесточение.

— Если мне не заплатят, завтра же уйду, — угрюмо проворчал один из мужчин.

— Я тоже, — буркнула мисс Бетти.

— А если старик умрет?

— Похоронят.

Жестокость коллег ужаснула мисс Тринидад.

— Но мы не должны их бросать.

— А чем мы можем помочь, если у нас нет денег?

— Может быть, завтра будет хороший сбор…

— Но старуха не хочет, чтобы мы работали, пока муж болен.

Молодой белокурый циркач посмотрел на рваные подметки своих башмаков:

— Не советую полагаться на их обещания.

Мисс Бетти сделала предостерегающий жест. К ним подходила сеньора Кальвани. Но она слышала конец разговора и, покачав головой, твердо сказала:

— Представление состоится.

К вечеру того же дня по поселку двинулось шествие. Впереди на ходулях шел один из артистов в широких красных штанах, которые развевались на ветру, как флаги. Он громко выкрикивал в картонный рупор:

— Невиданное представление! Покупайте билеты! Такое каждый должен посмотреть! — Когда он замолкал, трое сопровождавших его музыкантов играли на расстроенных инструментах. Босые ребятишки, бежавшие за великаном на ходулях и музыкантами, смотрели на них с восхищением. «Вот это жизнь!» — думали дети, и каждый решал, что, когда вырастет, непременно станет циркачом, а пока можно подражать артистам, кричать, как они, стараться быть такими же сильными и ловкими.

От этого крошечного оркестра циркачей поселок словно повеселел. В окнах показались бледные лица девушек, на порог вышли молодые люди, которым запомнились ноги мисс Бетти. Пронзительные звуки медных труб были как отголоски той радости, которую дарили когда-то людям голодные артисты «Монументального цирка».

Процессия ходила с улицы на улицу, мальчишки бежали вслед за ней. Какая-то девушка в окне, заставленном цветочными горшками, замечталась при звуках танго, напомнившего ей не то танцевальный вечер, не то чей-то дорогой голос, но тотчас встрепенулась, потому что оркестр смолк и голос глашатая, усиленный картонным рупором, объявил о представлении, дотоле невиданном. Девушка очнулась от грез: этот громкий хриплый голос подействовал на нее, как холодный душ.

Наступил вечер. Кальвани стало хуже, он метался в жару, сильно кашлял. Жена старалась скрыть от больного приготовления к спектаклю.

Слабый, едва заметный свет фонаря посередине площади, напоминавшего больше виселицу, и тот, что сочился сквозь щели между досками барака, казалось, обозначал неверную границу между жизнью и смертью. Люди двигались, словно птицы со связанными крыльями, тихо переговариваясь. Артист, продававший билеты, подсчитал выручку и с надеждой выглянул из окошечка: может быть, во второй кассе дела шли лучше? Мисс Бетти, сидевшая во второй кассе, обрадовала его: продажа сидячих мест шла хорошо, и побежала сказать сеньоре Кальвани. Та удовлетворенно улыбнулась и спросила, который час: представление должно было начаться через сорок минут.

Нет, у нее не хватит смелости… Не отважится она сказать мужу, что, несмотря на его запрет, они сегодня дают представление. Он никогда бы ей этого не простил. Но ведь надо было найти выход из положения, в котором оказалась труппа. Нет, у нее не хватит смелости. Она просила всех вести себя как можно тише. Но как быть с оркестром? Какое же представление без музыки?

Врач сказал, что больному здесь оставаться не стоит, лучше лечь в больницу. Но свободных мест в больнице не было. Сеньора Кальвани снова подошла к мужу. Его лицо страшно осунулось, казалось, скулы вот-вот прорвут кожу, и, если приоткрывались глубоко запавшие глаза, взгляд их устремлялся в потолок. Кальвани словно сомневался, жив ли он еще и, обессилев, со страдальческим видом снова закрывал глаза.

Она уже хотела уйти, когда муж хриплым голосом окликнул ее. Сеньора Кальвани испугалась, а вдруг он догадался. Но нет, он только пожаловался, что не хватает воздуха и очень сохнет горло, и попросил водки.

— Доктор сказал, что тебе нельзя пить.

— Меня мучит жажда. Хотя бы каплю…

Она посмотрела на него в нерешительности: а что, если дать? Тогда он опьянеет и ничего не услышит. Совесть ее протестовала, но она уже не могла отказаться от этой мысли. Сеньора Кальвани принесла бутылку, поставила ее у изголовья больного на ящик, служивший тумбочкой.

— Вот.

И поспешила прочь, будто за ней гнались призраки.

Кальвани посмотрел на бутылку. Потом оперся одной рукой о постель и, сделав мучительное усилие, приподнялся. Но, так и не дотянувшись до бутылки, снова упал на спину. Некоторое время он лежал, страдая от бессильной злобы, потом во второй раз попытался достать бутылку и жадно прильнул к ней.

А в цирке уже волновались возмущенные зрители: давно пора было начинать. Сеньора Кальвани подошла к музыкантам и очень тихо, словно боялась услышать самое себя, велела играть. Музыканты — кое-как составленный оркестр — расселись по местам и заиграли бравурную мелодию.

Эта веселая музыка прозвучала для Кальвани заунывной, протяжной песней. Он бессмысленно улыбнулся, хотел приподняться, чтобы выпить еще, но ощутил в груди острую боль, как если бы вонзилось сразу несколько ножей. Улыбка превратилась в гримасу страдания. Захотелось кричать, звать кого-то… Все в его мозгу смешалось, чудилось, будто под эту заунывную песню его куда-то поволокли… Он снова закашлялся. Проклятый кашель! На лбу выступил холодный пот.