Современная португальская новелла - [56]

Вынужденный отстаивать для себя место на тюфяке и раздраженный невеселыми мыслями, он толкнул спящую жену и грубо выругался.

Он слишком поздно понял, что неудачно женился, когда ничего уже нельзя было исправить. К тому же он не находил себе ни малейшего оправдания и решил утешаться мыслью, что против судьбы ничего не поделаешь. Сначала младшая убежала из дому. Вся в мать уродилась… Только и мечтала найти покровителя, чтобы самой не работать. Живую или мертвую, решил он разыскать ее во что бы то ни стало. Даже пообещал хорошее вознаграждение одному надежному человеку, но вынужден был отказаться от его услуг, убедившись, что у того ничего не выходит. Именно с тех пор и пошли его неудачи… Проклятые женщины… А ведь она была лучшей артисткой его труппы. Он и сейчас помнил, как легко и грациозно вспрыгивала она на лошадь. И с досадой признал, что была еще к тому же красива… Больше он ее не видел. Женщина, которая в свое время тоже сбежала из дому, чтобы выйти за него замуж, вступилась за Ванду. Он отстегал ее хлыстом, когда она сказала, что Ванда сбежала потому, что ей опостылела бродячая жизнь. Пришлось вырывать жену у рассвирепевшего мужа. Тогда понадобилось трое мужчин, трое сильных мужчин, чтобы с ним справиться. Он снова вспомнил ссору с Вашку и прикусил губу от мучительного презрения к себе.

Потом накрылся с головой, чтобы не слышать завываний все усиливающегося ветра, и попробовал уснуть. Но это ему не удавалось. Ладно! Раз так, тогда нынешней ночью, чего бы это ему ни стоило, он подведет итог прожитой жизни.

Яростный порыв заставил старика содрогнуться. А ветер все крепчал, кидался на дощатый барак, словно хотел снести его с лица земли. И старику казалось, что он на дряхлом судне, которое треплет буря.

Послышался звук, будто кто-то с силой рванул ткань. Он поднялся, зажег свечу и стал будить остальных. Затем выбежал наружу, но в ночном мраке ничего нельзя было разглядеть.

— Вставайте! Что-то случилось…

Двое мужчин ощупью добрились до того места, где были закреплены концы канатов, женщины поспешили за ними. В темноте раздавались лишь ругательства старика, детский плач да иногда причитания сеньоры Кальвани: «Ах, какое несчастье… какое несчастье…»

Брезент был разорван. Дыру кое-как заделали, но починку отложили до утра: утром станет видно, какой урон нанес им ураган. Оказалось, дыра около шести метров. Под таким куполом циркового представления не дашь. Кальвани решил, что во всем виновато сельское управление, загнавшее их на вершину холма, и пошел объясняться. Он заплатил за место, так пусть ему дадут возможность продолжать представления в более подходящих условиях. Но, несмотря на все его доводы, он добился лишь позволения перенести цирк на площадь, когда закроется ярмарка.

Цирк перебрался на площадь, но один номер из программы пришлось исключить: заболел Кальвани. До нового места он добрался с трудом. Мучительный, словно глубокие стоны, кашель терзал его грудь. Лицо, недавно румяное и загорелое, стало мертвенно-бледным, а редкие седые волосы топорщились, словно колючки ежа. От жара потрескались губы. Тонкий нос сделался почти прозрачным. Он бредил.

— Подайте мне фрак! Скорей, скорей! — Приподнявшись на постели, он тянул вперед руки. — Лошадей! Лошадей на манеж! — И махал правой рукой: ему казалось, что он щелкает хлыстом. Но тут же падал на грязную подушку. Он улыбался, лежа в сколоченном из досок бараке, куда сквозь бесчисленные щели врывался ветер, потому что видел в бреду былое великолепие своего цирка. Бранил униформистов за то, что их золотые пуговицы недостаточно начищены.

— Ванда! Моли! Когда же вы выйдете на манеж?

В жару лихорадки он видел, как шло цирковое представление, слышал, как гремел оркестр. Подобно нарядной сверкающей карусели, проносился перед ним его цирк, огромный, переполненный зрителями, с ложами, обитыми алым бархатом, с акробатами, перелетавшими с трапеции на трапецию, с бегающими по кругу красивыми лошадьми.

— Скоте, моя лошадка, вот тебе! — Он тянул ладонь, будто на ней лежало лакомство для его любимицы. — Для сегодняшнего представления нарядить лошадей в голубое. Слышите? Ну что вы стали? Пошевеливайтесь! — И смотрел вверх, словно с восхищением следил за опасным номером под куполом цирка. — Спасибо, спасибо… Очень хорошо, — растроганно благодарил он акробата.

Сеньора Кальвани, едва сдерживая слезы, укрывала его до самой шеи, но больной, мечась в жару, все с себя сбрасывал.

— Лошадей на манеж! Лошадей!

Он видел коричневые фраки и белые чулки униформистов… Слышал, как играет оркестр, и пытался дирижировать. Наконец, устав, он тяжело вздохнул и вытянулся на постели. Но бред снова перенес его в шумный мир ярмарок, каруселей, шарманок.

— Твой цирк — настоящая дрянь, Эдди! — Он стукнул что было силы кулаком по кровати. — У тебя — одни клячи, а у меня — настоящие лошади! Твои, проклятый, с голоду дохнут… Ах, мой лучший клоун! Пустите меня, пустите!.. Я убью его! Бамбини! Убью тебя, подлый пес! Жалкий паяц!.. Неужели… стоило красть деньги, чтобы получился такой балаган? Настоящая дрянь… Нет, это не цирк… Прыгай, если ты мужчина!