Современная политическая мысль (XX—XXI вв.): Политическая теория и международные отношения - [214]

Мы уже подчеркивали выше, что «классики» марксизма выступали за крупные государства и, соответственно, отнюдь не ратовали за беспредельное дробление территорий, считая, что условия для развития капитализма и сопутствующих социальных процессов требуют относительно большой территории. Так, Ф. Энгельс подчеркнул различие в отношении к «большим и четко определенным историческим нациям Европы» (Италии, Польши, Германии и Венгрии), чьи национальные устремления поддерживались всеми европейскими демократами, и отношением к национальному самоопределению «многочисленных мелких остатков тех народов, которые фигурировали более или менее продолжительное время на арене истории, но затем были превращены в составную часть той или иной более мощной нации» (сербы, хорваты, русины, словаки, чехи и др., которые были орудием или выдумкой российских «панславистов») и чьи требования ни в коем случае не стоило поощрять[273].

В эпоху Маркса — Энгельса либеральная идеализация малых национальностей еще не имела место (это явление возникло существенно позднее). Например, такой либеральный политический мыслитель, как Джон Стюарт Милль, также отнюдь не проявлял сочувствия требованиям малых национальностей[274]. Таким образом, в этом отношении «классики» марксизма мыслили вполне в духе своего времени. Например, им принадлежит оценка восточнославянских народов как «народов без истории», т.е. народов, «которые были неспособны сформировать собственные сильные государства в прошлом, и у них нет поэтому, по мнению Энгельса, силы для достижения национальной независимости в будущем»[275]. Оговоримся, что идея «народов без истории» была вдохновлена не расовыми, а политическими оценками (т.е. народов без автономных государственных институтов). Маркс и Энгельс были сторонниками процессов бюрократической централизации, поскольку они усиливали государственную власть, но признавали, что централизация необязательно совпадает с национализацией и в еще меньшей степени с демократизацией.

Понятно, что для Маркса и Энгельса, кроме того, была важна в первую очередь поддержка национальных движений в крупных буржуазных странах, где созрели условия для развития рабочего движения (исключением являлась только Польша, в остальных случаях «классики» были противниками «крестьянского национализма»). Следует заметить, что они довольно четко различали «реакционные» (к числу которых относили российский царизм) и «революционно-демократические нации», пользовавшиеся, в отличие от первых, их поддержкой. Однако признаем, что это были не вполне теоретические выводы, поскольку несли на себе сильный акцент эмпиризма. Именно этим можно объяснить то, что Маркс и Энгельс были скорее склонны удовлетворять германские, а не польские территориальные требования или в крайнем случае компенсировать их за счет России, которую, как они постоянно подчеркивали, они рассматривали как «оплот реакции». Достаточно процитировать программу Первого интернационала, принятую Генеральным советом 27 сентября 1865 г.: «Признается настоятельно необходимым уничтожить захватническое влияние России в Европе, применив к Польше (за два года до этого там было подавлено восстание) “право каждого народа на самоопределение” и восстановив эту страну на социальной и демократической основе»[276]. Однако здесь мы поставим многоточие, это тема для отдельного разговора.

Таким образом, в трудах Маркса мы не находим разработанной концепции национального государства. Классовые различия для него были очевидно существеннее национальных различий, поэтому он был убежден, что патриотизм со временем должен уступить место пролетарскому интернационализму. Фактически национальное государство и общество у него взаимозаменяемы. Во-первых, он употребляет их на разных уровнях абстракции: о национальном государстве он говорит лишь периодически, в случае необходимости, об обществе — в более универсалистском духе, рассуждая о социальных отношениях в целом. Во-вторых, он не обнаруживает тенденцию к признанию национального государства как наиболее приемлемой формы социально-политического устройства для Современности. Но он намекает на предварительный распад национальных государств, а также на историческую необязательность их положения и непосредственной связи с утверждением Модерна.

Отсюда уязвимость и даже хрупкость национального государства. Маркс считал, что национальное государство постоянно находится под жестким давлением. Глобальная динамика аккумуляции капитала, национальная и международная классовая борьба создают противоречия, которые не просто избегают контроля, но и существенно затрудняют возможности их преодоления со стороны национального государства. Но это общее утверждение. Кроме того, он несколько переоценил возможности дезинтеграции в условиях Модерна. Национальное государство показало свою стойкость и стабильность и в будущем, даже под влиянием столь мощных разрушительных сил, как глобализация.

Кроме того, модернизация в XIX в., по крайней мере в Европе к тому времени, когда жили и работали «классики», уже фактически состоялась, а национальное государство запаздывало. Неудивительно поэтому, что Маркс рассматривал национальное государство как часть сложной сети социальных и политических взаимоотношений, причем отнюдь не сущностно необходимых, поскольку политические и социальные отношения при капитализме, как показывала практика, могут также принять форму империи или коммуны. Как следствие, он не видел обязательной корреляции между капитализмом и национальным государством, оно — продукт диалектики и распада социальных отношений, присущих капитализму. Подобно другим формам социальных отношений при капитализме, которые устаревают еще до того, как сумели зафиксироваться, национальное государство зарождается и распадается, не выдержав давления изнутри и снаружи.