Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой - [18]

Я сама по себе. Меня выбрали Макс Поливанов и госпожа Удача. Самая капризная и самая стоящая богиня. Интересно только, почему я ничего не слышала о ней от отца, который так любит пересказывать разные мифы и легенды?

Неслышно открывая дверь, в комнату вошла кошка Маргошка провести ревизию, узнать, чем занимаюсь я и не настало ли время примоститься рядом.

Она лежала у меня на тахте, такая же теплая и трехцветная, как плед, и сигналила, то жмуря, то открывая свои плоско святящиеся глаза.

Неизвестно, до чего домечталась бы я, пригретая глупой Маргошкой и собственной, тоже очень глупой, фантазией, но в это время тихо завозился мамин ключ в замке. Я постаралась сделать вид, что именно ее и ожидала увидеть. Впрочем, это оказалось не особенно трудно, потому что я действительно была рада ее приходу. Мама ставила сумки к стенке, снимала туфли. А я терпеливо ждала, когда же настанет время задать вопрос, один-единственный, которым я встречала ее теперь каждый день.

— Ну, что интересного? — наконец спросила я.

Вопрос задавала я, но это был ее собственный вопрос. Она нас приучила к нему. Меня никогда, например, не спрашивали об отметках, но всегда об интересном. И отца тоже. А это не так уж легко, если от тебя требуют каждый день приносить в дом интересное. А если интересное не происходит? Но нет, оно непременно должно происходить, иначе к чему тебе дарована жизнь?

И вот теперь я с точностью электронно-вычислительной машины каждый день задавала маме этот вопрос. А она вовсе не воспринимала это как месть и всегда отвечала.

— В самом деле, — сказала она и на этот раз, — чем же тебя порадовать? Удалось полностью залатать щеку и лоб монтажнику — тридцать швов. Тяжелые осложнения у того старика с пробитой головой почти ликвидированы. Еще один плановый нос и губа доведены до уровня мировых стандартов.

— Народ вами доволен, — сказала я. — Надеюсь, вы поступили в полное мое распоряжение?

— Да нет, старик бредит, тяжелый, — нахмурилась мама на минуточку. — Возможно, будут звонить.

Мама сидела на стуле в прихожей, вынув ноги из туфель и с удовольствием поставив их на холодный пол. Все больничное, опасное и, наверное, именно поэтому интересное выходило из нее медленно и почти ощутимо — паром. Мама остывала, переводила где-то внутри себя часы на другое, длинное, домашнее время.

— Кормить будут? — спросила наконец мама и, закинув руку мне за талию, опираясь и прихрамывая, пошла на кухню.

— Кормить будут вкусно, — пообещала я. И долго сидела напротив, с удовольствием глядела, как моя мама ужинает. Кормила я ее гренками, посыпанными петрушкой, луком, мелко рубленным яйцом.

И в это время раздался звонок.

Босыми ногами мать прошлепала к телефону, на ходу дожевывая и объясняя:

— Сегодня Татьяна дежурит, перестраховщица — не дай бог. Но лучше пусть десять раз потревожит, чем один — опоздает: старик плох.

Дальше она спрашивала дежурного врача о своем профессиональном, а я ее не слушала, просто смотрела на нее. У моей мамы были широкие плечи, широкая талия и широкие бедра, но есть гренки на ночь глядя она не боялась. Она вообще ничего не боялась: ни делать операции на черепе, ни заплывать в открытое море на весельной лодке, ни настаивать на переезде в столицу, несмотря на протесты отца и бабушкины предупреждения.

И сейчас, стоя у телефона, она не то чтобы боялась за старика, которому в пьяной драке пробили череп, она просто хотела сделать все как можно лучше, квалифицированней.

Я ничего не слышала из тех слов, которые говорила мама, до тех пор, пока она не рассмеялась, переспрашивая:

— И этот тоже? Ну, веяние времени: каждому не что-нибудь — золото подавай! Тут стакана воды, сама знаешь, не допроситься, а он… козу? Из-за козы все это получилось? Из-за соседской козы?

В телефоне булькали какие-то сведения насчет какой-то козы, и удивительно, как у мамы хватало терпения вслушиваться во всю эту ерунду и даже головой кивать согласно.

Но вот она перестала кивать, заговорила сама.

— Старухе ты топчан предложи, — говорила она. — Не хочет? А, ну пусть сидит, пусть сидит, пока сама не свалится, этого только нам и не хватало.

Мамин голос звучал и грубо и бодро, как будто с той стороны провода ждали не ее врачебных советов, а только натиска, только уверенности, что все обойдется, если обо всем можно говорить именно таким голосом. Вообще все. А не только осложнения с какими-то неизвестными мне стариком и старухой…

— Ну, — заканчивала мама, — что ты в самом деле, Татьяна, как маленькая, без шпаргалки не можешь… Ну, я же оставила опий. Ну… Хорошо, хорошо, около двенадцати буду ждать. А вместо соседки Клавдию посади, так будет лучше… Подумаешь, какой современный старик! Бредит золотом не хуже других. Тоже землекоп, между прочим, — сказала мама мне, неизвестно с кем отождествляя старика. — Там, в канаве, которую рыл, и получил лопатой от дружка-соседа. Теперь дружок свою жену прислал дежурить после реанимационной. Старуха вполне толковая, ничего, только устанет за ночь, поймет цену нашему хлебу. Соседи они. Какие-то козы куда-то не туда зашли, что-то чужое попортили…

Мама стояла посреди кухни, как будто раздумывая, а все ли она узнала из телефонного разговора о тяжелом старике, потом спросила, правда, с обидным опозданием: