Совет юстиции - [9]
— Да, это так, — подтвердил Франсуа. — Таковы английские законы.
— Безумная страна! — прокомментировал здоровяк.
Наконец они добрались до дверей пансиона, где снимала квартиру девушка. Пока шли, она все время молчала, а если ее о чем-то спрашивали, отвечала односложно. После пережитого в тот вечер ей было о чем подумать.
Франсуа вежливо попрощался с ней, пожелав спокойной ночи, и отошел в сторону, оставляя Старкье и девушку наедине. Считалось, что Старкье был наделен своего рода привилегией быть к ней ближе остальных. Он внимательно посмотрел на Грачанку и взял ее за тонкие ладони. Как кто-то сказал, Восток начинается в Бухаресте, но в любом венгре можно найти что-то восточное. В том, как они относятся к женщинам, есть какая-то грубость, которая поражает гораздо более чувствительных представителей западной цивилизации.
— Спокойной ночи, маленькая Мария, — тихо сказал он. — Когда-нибудь ты будешь добрее ко мне и не оставишь у двери.
Пронзив его холодным взглядом, она твердо произнесла:
— Этого не будет никогда.
Глава III
Джессен, он же Лонг
На следующий день первые страницы всех крупных лондонских газет снова были посвящены «Четверым благочестивым».
— Хотелось бы, — с тоской в голосе промолвил редактор «Мегафона», — чтобы мне в руки попало что-нибудь наподобие официального обращения от этих «Благочестивых»… Какой-нибудь вдохновенный манифест колонок на шесть.
Человек в залихватски сдвинутой на затылок шляпе, который с безразличным видом рассматривал люстру, украшавшую потолок редакторского кабинета (это был Чарльз Гарретт, ведущий репортер газеты), хмыкнул.
Редактор задумчиво посмотрел на него и медленно произнес:
— А ведь толковый человек, пожалуй, мог бы связаться с ними.
— Да, — ответил Чарльз, но безо всякого интереса.
— Если бы я не знал вас, — продолжал мыслить вслух редактор, — я мог бы решить, что вы боитесь.
— Так и есть, — без тени смущения признался Чарльз.
— Я не хочу ставить на такое задание молодого репортера, — с грустью в голосе промолвил редактор. — Это дело может оказаться рискованным, но боюсь, что никто кроме вас с ним не справится.
— Ставьте, ставьте меня, — неожиданно оживился Чарльз. — Конечно же! И не забудьте десять шиллингов накинуть — на венок, — прибавил он.
Через несколько минут репортер вышел из кабинета, и на губах его можно было заметить оттенок улыбки, но где-то глубоко, в самых потаенных уголках его души, кипело огнем желание побыстрее приступить к делу. И надо сказать, что это было вполне в духе Чарльза: решительно отстояв право отказаться от рискованного задания, он, как правило, тут же по своей воле брался выполнять работу, которой только что противился. Возможно, его шеф давно уже догадался об этой черте его характера, потому что, когда Чарльз решительно вышел из кабинета, напоследок непокорно фыркнув, редактор тоже слегка улыбнулся.
Шагая по гулким коридорам редакции «Мегафона», Чарльз насвистывал известную шутливую песенку, в которой есть такие слова:
Оказавшись на Флит-стрит, он подошел к обочине тротуара и кивнул в ответ на вопросительный взгляд таксиста.
— Куда прикажете, сэр? — спросил водитель.
— Уолуорт, Пресли-стрит, 37. Свернуть за «Синим Бобом» и второй поворот налево.
Когда они переезжали мост Ватерлоо, ему вдруг пришло в голову, что такси может привлечь к себе внимание, поэтому на Ватерлоо-роуд он велел водителю остановиться, отпустил такси и остаток дороги прошел пешком.
Дойдя до нужного дома, Чарльз постучал. Через пару минут внутри послышались твердые шаги и дверь приоткрылась. В коридоре было темно, но он рассмотрел плотную фигуру мужчины, который молча смотрел на гостя.
— Мистер Лонг? — спросил журналист.
— Да, — не слишком приветливо ответил мужчина.
Чарльз весело рассмеялся, и хозяин дома, похоже, узнав голос, приоткрыл дверь чуть шире.
— Неужели мистер Гарретт пожаловал? — удивленно произнес он.
— Он самый, — сказал Чарльз и вошел в дом.
Хозяин, пропустив гостя в узкий коридорчик, быстро закрыл хорошо смазанную дверь и повесил цепочку. После этого с извинением протиснулся мимо него, открыв другую дверь, провел репортера в хорошо освещенную комнату, кивнул на кресло и сам уселся за небольшой столик. Закрыв книгу, которую, судя по всему, читал, он вопросительно посмотрел на Чарльза.
— Я пришел посоветоваться, — сказал репортер.
Кто-нибудь другой на месте мистера Лонга повел бы себя более легкомысленно, но этот молодой человек (а было ему тридцать пять, хоть он и выглядел старше) не опускался до такого.
— А я как раз хотел посоветоваться с вами, — сказал он в ответ.
Говорил он с гостем, как обычно, непринужденно, но держался как-то подчеркнуто вежливо, словно испытывал к нему особое почтение.
— Вы рассказывали мне о Мильтоне, — продолжил он, — но я понял, что не могу его читать. Для меня он недостаточно материален, так сказать. — Мистер Лонг немного помолчал. — Единственная поэзия, которую я могу воспринимать, это поэзия Библии, потому что в ней материализм и мистицизм так тесно переплетены…
Тут, возможно, он заметил тень на лице журналиста, потому что вдруг замолчал.
