Совет юстиции - [8]

— Вы состоите в Красной сотне? — спросил Манфред.

— Да. Но только потому, что Красная сотня помогла мне пройти несколько шагов по той дороге, которую я избрал.

— В каком направлении?

— Кто знает? — ответил юноша. — Прямых дорог не бывает, и нельзя судить о своем предназначении по тому, куда тебя привели первые шаги.

— Я не буду объяснять, чем вы рискуете, — сказал Манфред. — Не стану я объяснять и того, какую ответственность вы хотите возложить на свои плечи. Вы богаты?

— Да, — безразлично кивнул Кортлендер. — Мне принадлежит большое имение в Венгрии.

— Я задал этот вопрос неспроста, хотя, если бы вы были бедны, это не повлияло бы на наше решение, — сказал Манфред. — Вы готовы продать свое имение… Буда-Грац, если не ошибаюсь… ваше высочество?

Впервые молодой человек улыбнулся.

— Я не сомневался, что вы узнали меня, — сказал он. — Что касается моего имения, я готов продать его, не глядя.

— И вырученные деньги передать мне?

— Да, — быстро ответил Кортлендер.

— Без права возврата?

— Без права возврата.

— И если вам покажется, — медленно произнес Манфред, — что эти деньги мы используем для собственной выгоды, вы не сделаете исключения?

— Не сделаю, — твердо произнес решительный молодой человек.

— А гарантии? — поинтересовался Пуаккар и слегка подался вперед.

— Слово Гап…

— Довольно, — прервал его Манфред, — мы не нуждаемся в ваших деньгах… Хотя деньги — это самое сложное испытание. — Немного поразмыслив, он заговорил снова: — Женщина из Граца, — отрывисто произнес он. — Возможно, ее придется убить.

— Жаль, — с сожалением произнес он, и на этом его испытание было закончено, хоть сам он о том и не догадывался. Чрезмерная уступчивость и готовность во всем соглашаться с «Четверкой», даже с их самыми жесткими решениями, любая мелочь, способная указать на отсутствие внутреннего равновесия, которое требовало их слово, стала бы для него приговором.

— Предлагаю нескромный тост, — сказал Манфред и махнул официанту. Когда было открыто вино, а бокалы наполнены, он негромко произнес: — Давайте мы вчетвером выпьем за того четвертого, который умер, и того четвертого, который родился.

Пили они за того четвертого, который погиб, изрешеченный пулями в одном кафе в Бордо.

Тем временем на Мидлсекс-стрит в почти пустом зале Фалмут стоял, окруженный целой армией репортеров.

— Это были «Четверо благочестивых», мистер Фалмут?

— Вы видели их?

— Вы можете что-нибудь объяснить?

С каждой секундой прибывали все новые и новые газетчики, на узкую улочку съезжались такси, перед невзрачным зданием уже выстроился целый ряд машин, словно здесь проходил какой-нибудь великосветский званый вечер. «Телефонная трагедия» все еще была свежа в памяти общественности, поэтому достаточно было лишь раз произнести магические слова «Четверо благочестивых», чтобы искра интереса вспыхнула с новой силой. Представители Красной сотни собрались отдельной группой в небольшом фойе, через которое то и дело торопливо прошмыгивали бойкие журналисты.

Смит, один из ведущих журналистов «Мегафона», и его молодой помощник Мэйнард выбрались из толпы и нашли свое такси.

Смит крикнул водителю, куда ехать, плюхнулся на сиденье и коротко свистнул, изображая усталость.

— Слышал, как эти ребята говорили насчет полицейской защиты? — спросил он своего напарника. — Самые прожженные анархисты в мире, а ведут себя, как маменькины сынки. Послушать их, так это самые законопослушные граждане в мире. Наша цивилизация — странная штука, — непонятно добавил он, качая головой.

— Один человек там, — сказал Мэйнард, — на очень плохом французском все спрашивал меня, можно ли «Четырех благочестивых» отдать под суд!

В это самое время кто-то из руководителей Красной сотни задал Фалмуту очередной вопрос, и уже утративший изрядную долю терпения суперинтендант, из последних сил стараясь сохранять спокойствие, ответил:

— Да, вы имеете право проводить свои собрания, — сказал он. — Если не будете говорить ничего такого, что может вызвать нарушение общественного порядка, — пожалуйста! Можете обсуждать подстрекательство и анархию, сколько влезет, — довольно резко добавил он. — Спросите своих английских друзей, они подскажут вам, что можно, а чего нельзя. А можно тут, скажу я вам, очень много. Например, оправдывать убийство монарха, если вы при этом не уточняете, какого именно монарха; вести антиправительственные разговоры или обвинять армии и наследников престолов. Да и вообще, никто не имеет права запретить вам делать то, что вам вздумается, потому что у нас такие законы.

— Что такое… нарушение общественного порядка? — спросил переговорщик, с трудом выговаривая сложные слова.

Объяснил это ему уже другой полицейский.

В тот вечер Франсуа и некто Рудольф Старкье вызвались проводить женщину из Граца домой в ее квартиру в районе Блумзбери. По дороге они принялись обсуждать ответ суперинтенданта.

Старкье был крупным мужчиной, с мясистым лицом и небольшими мешками под глазами. В обществе его почитали богачом и знатоком женщин.

— Похоже, в Англии мы не имеем права произносить вслух слова «смерть королю», зато можем свободно говорить «смерть королям», — удивляясь, заметил он. — Или никто не запрещает нам призывать к свержению правительств, но вот, если мы, допустим, скажем «давайте зайдем в это кафе»… Или как это тут называется?.. «Паб»! Да, «в паб и изобьем его хозяина», это уже будет… э-э-э… «нарушение общественного порядка»…