Совершенство - [56]

Люси улыбается так, что заряда хватило бы на освещение небольшого городка.

– Ты очень горячая девушка.

Чтобы доказать, что он ошибается, она сгребает пригоршню снега со спинки скамейки и прикладывает к груди. Снег так и лежит там, мерцая и переливаясь в неземном голубом свете. Мало-помалу ее кожа впитывает снег. Он решает, что их тела, должно быть, похожи на воров или на старьевщиков, собирающих все, что плохо лежит, чтобы поддерживать форму. И теперь его девушка состоит из снега и красоты.

– Расскажи мне что-нибудь, – просит она.

Он смотрит в необъятное небо, и тут в его голове возникает картинка.

– У моих родителей была такая огромная двуспальная кровать. В ногах стоял деревянный сундук, который бабушка им прислала из Тьбета или Таиланда, в общем, откуда-то оттуда. Я скакал на кровати и сломал себе ключицу об угол этого сундука.

Люси страдальчески морщится, будто сама сломала ключицу, и ему становится смешно: ну как она может себе что-то сломать?

– И вот мама потащила меня в больницу, и меня засунули в самый неудобный на свете гипс. Мне было почти шесть, и мы прозвали эту штуку Полкой. Это было как раз перед тем, как они погибли.

Все, слова кончились. Не слишком содержательный рассказ и короткий к тому же. Ключицу он потом ломал еще не раз. Он начинает возиться с ее волосами, завязывая узелки на прядках, а потом наблюдая, как они распускаются.

– Ты скучаешь по родителям?

– Иногда. Я не так уж хорошо их помню. Иногда мне хочется помнить их получше, чтобы больше скучать. – Почему-то кажется правильным, что на самые непростые темы они разговаривают здесь, где возможны прикосновения.

– А что ты помнишь?

Он понимает, почему Люси так интересует, что, возможно, часть его жизни настолько же фрагментарна, как все ее воспоминания. У Колина от родителей в голове остались только разрозненные картинки плюс фотографии и рассказы Дот и Джо.

– Я не слишком много помню. В основном – по рассказам. Папа был немного раздолбаем. Уверен, сейчас я бы его дико стеснялся иногда. – Он смеется. – Но с ним было весело, мы вместе возились на полу. Он на плечах меня носил. Рассказывал про животных в зоопарке с кучей подробностей. Такой вот папа. А мама была осторожной. Ну они оба, конечно, осторожничали, особенно после того, как умерла Кэролайн. И, по крайней мере, пока у нее не начались проблемы, мама была спокойным человеком, любила читать и писать, обдумывать все как следует. Всегда боялась, когда я бегал, что я себе что-нибудь расшибу. Дот говорит, поэтому я теперь такой псих. Говорит, я как они, только наизнанку. Вся осторожность у меня внутри. Она говорит, поэтому со мной так легко просто быть рядом, но так сложно узнать меня по-настоящему.

Люси чертит что-то у него на груди. То ли буквы, то ли рисунок. Наконец он понимает, что она рисует сердце. Не сердечко, как на валентинке, а сердце. И тут он понимает, что у него отсутствует пульс, и ощущает странную пустоту внутри, там, где должны быть органы, и вдруг до него доходит, что он бесплотен. Внезапно ему кажется, что грудь у него медленно проваливается внутрь, как пустой бумажный пакет. Он прижимает ее ладони руками.

– А у них хорошие были отношения? – спрашивает она.

– Думаю, да. То есть они умерли, когда мне было шесть, так что… – Он смотрит на невозможносинее озеро вдали. – Кэролайн умерла сразу после того, как мы сюда переехали. Уверен, это их отношений не улучшило.

Он продолжает глядеть вдаль поверх ее плеча невидящими глазами.

– Я тут много думал в последнее время. Мне было мало лет, конечно, но я знаю, что мама иногда пила понемногу, еще до того, как потеряла мою сестру. А потом это стало гораздо хуже. И кто мог ее винить? Если ее девятилетнего ребенка сбил грузовик. Я, в общем-то, уверен, все понимали, от чего у нее начались проблемы с головой. Но что если она вовсе не сошла с ума? Что если она действительно видела Кэролайн? Может ли быть, что она и вправду там была?

– Это возможно, – говорит Люси. – Я-то здесь.

– Я так никогда и не узнаю, верно?

– Не знаю. Но ты их еще увидишь.

Он замолкает; взглядывает вверх, на нее:

– Ты правда так думаешь?

Она с секунду изучает его лицо, потом отвечает:

– Да, правда.

Он целует ее за это. За ее абсолютную убежденность в том, что когда-нибудь он найдет свою семью. За то, что она знала – это именно то, что ему необходимо было услышать, даже если он в этом не уверен.

Она осыпает его легкими, сладкими поцелуями, тихо целует в нижнюю губу, будто пробует на вкус леденец, и, наконец, вот те глубокие, ненасытные поцелуи, которых он жаждет.

– Я рада, что ты здесь, – говорит она. Она рада, что он здесь. Не тому, что она сама вернулась в его мир плоти и крови. И он понимает, что чувствует то же самое.

Каждое слово звучит гораздо интимнее, когда чувствуешь под пальцами плоть. Колин никогда не ощущал подобной близости к кому-либо, даже на той стадии отношений, когда парень обычно представляет собой одну ходячую эрекцию. Сейчас, когда он ее целует, его ощущения почти чересчур остры, и все, что ему хочется – проникнуть как можно глубже ей под кожу губами и пальцами, каждой неистово-голодной частью себя.