Совершенно не обязательные смерти - [82]

Мама послушно выпускает Кэтлин из объятий, достает телефон и идет к выходу из пещеры.

– Вернешься, когда мы все исправим, – бросает ей в спину Маму, а потом поворачивается ко мне: – Возможно, мы застрянем тут на всю ночь. Будет нелегко.

Я молча расстегиваю платье Кэтлин. Она едва слышно стонет. Кажется, я делаю ей больно. Маму открывает знакомый медицинский саквояж и достает банку с густой темной жидкостью. Отпивает немного и протягивает мне. Я тоже делаю глоток. Потом пытаюсь напоить Кэтлин, но большая часть проливается на кровать. Кэтлин не реагирует.

Маму запаляет свечу, что-то говорит – и время будто замедляется. Все вокруг становится отчетливым, ярким. Я вижу сияние, исходящее от меня и от Маму. Оно не вырывается из моего тела, но будто всегда окутывало его, просто я не замечала. И если я горю ярко, то сияние Маму ослепляет. На нее сложно смотреть, не моргая.

– Ты сама зажгла этот свет. Только не знала об этом.

Маму смотрит на меня, кивает и принимается отрывать клочки моего сияния. Даже лучше сказать – отщипывать. Она отщипывает куски света и скручивает из них нити, тянущиеся к Кэтлин. Это похоже на переливание крови. Или на операцию по пересадке тканей. Но это работает! Я тускнею, а сияние моей сестры становится чуть ярче. А Маму все рвет и рвет, скручивает и тянет. Ее руки пребывают в непрестанном движении: поднимаются и опускаются, разглаживают, забирают, помогают, отдают. Причиняют боль. Это все происходит на самом деле. Я наблюдаю действие силы, которая может убить – или исцелить.

Подаюсь вперед, чтобы заглянуть в лицо Кэтлин. Ее глаза полуприкрыты. А потом мое зрение начинает слабеть. Я тускнею, боль становится острее, меня бьет озноб. Как холодно. Я вытягиваюсь на кровати рядом с сестрой, обвиваю руку вокруг ее руки. И, прежде чем скользнуть в небытие, чувствую, как она легонько сжимает мою ладонь. Ее пальцы холодны, но окоченение спало. Восковая бледность еще не ушла, но теперь это теплый воск, с которым можно работать, который можно смять. Я решаю, что это добрый знак.

Закрываю глаза. Когда я снова их открываю, мир вокруг объят темнотой, но я слышу движения рук Маму и судорожное дыхание Кэтлин. Затем у меня отнимают слух. Странно стонать и не слышать собственный голос. Я знаю, что издаю какие-то звуки, но из моего горла вырываются лишь сгустки тишины. И все же я продолжаю шептать – на случай, если Кэтлин меня слышит:

– Я люблю тебя. Ты моя сестра. Все хорошо. Я люблю тебя, Кэтлин. Все будет хорошо.

Затем

мир лишается

запахов.

Я

едва

замечаю,

нет чувства потери, лишь облегчение.

Я не буду скучать

по металлическому аромату крови,

по запахам сырого камня и плесени.

Следом у меня забирают речь,

вот уже я не могу пошевелиться,

и наконец уходит осязание.

Меховое покрывало под моей щекой,

проблеск света,

мягкость руки Кэтлин.

Я не чувствую, холодно мне или тепло.

Вокруг лишь пустота.

Мир обернулся в ничто.

У нас получилось?..

Лаванда (для сна, от акне)

Чувства возвращаются вспышками.

Вот я вижу лицо мамы, губы округлились в маленькую «о».

Кто-то сжимает мою ладонь и обтирает лицо чем-то мягким и влажным.

Во рту вкус крови, возможно, моей собственной.

Лаванда, лавровый лист, шалфей, земля и еще что-то, не могу разобрать.

Имя. Мое имя. Я слышу, как чей-то голос зовет меня по имени.

А потом все разом обрушивается на меня, и я просыпаюсь.

– Выпей. – Маму сует мне в руки чашку с холодным коричневым отваром.

Я осушаю ее одним глотком. Пытаюсь что-то сказать. Маму прижимает ладонь к моему лбу. За ее спиной маячит мамино лицо. А рядом лицо Брайана.

– Ты не понимаешь, Брайан. Он сделал это в нашем доме.

– Я обещаю. Обещаю, что… – Голос Брайана полон печали, и я не слышу, что именно он обещает. – Но чем бы нам помогла полиция? Шейла, он бы их просто растерзал.

– Знаю. Знаю.

– Милая, мне очень жаль.

– Это я тоже знаю. Как будто это что-то меняет.

– Я должна о них позаботиться. Или они обе умрут в течение недели…

На подкашивающихся ногах иду к двери. Там Кэтлин. Она дышит, грудь ходит вверх-вниз. Я смотрю на ее лицо. Господи! Ее лицо.

Снова вспышка.

– Кожа на челюсти еще нарастет… – Маму стоит рядом, опираясь на косяк. – Она идет на поправку.

Кашляет в платок. Это кровь?

Мама протирает мое лицо. Я закрываю глаза, и она пропадает.

Я хочу к маме. Слышу свой голос:

– Хочу к маме.

– Что за глупости…

– Девочка согласилась…

– Но я не соглашалась!

Какие все бледные. Устали до смерти. Лица пепельно-серые.

А мне холодно. И кожа ледяная.

Утро. Уна сидит у моей кровати. Держит меня за руку, но в глаза не смотрит.

– …вызвать полицию, чтобы они тебя…

– И что ты им скажешь? Что ты скажешь полиции, Шейла?

– Я бы хотел… – Голос Брайана.

А мама отвечает:

– Не нужно.

Посконник пурпурный (от лихорадки, повышенной кислотности, инфекции мочевыводящих путей)

Я просыпаюсь в своей комнате. Мама спит в кресле у кровати. Оглядываюсь по сторонам: вроде ничего не изменилось. На стенах те же гобелены, на постели то же белье, что я выбрала, когда мы сюда переехали. Только деревья за окном подернулись зеленым пухом. Небо серое. Тучи набрякли дождем.

– Мам? – Я осторожно прикасаюсь к ее плечу, она вскрикивает, и я испуганно отдергиваю руку.