Совершенно не обязательные смерти - [29]

Бриджит Ора. На улице светло от луны и гораздо холоднее, чем в замке. Здесь я могу думать. В голове проясняется. В комнате мне почему-то жарко и хочется спать. Не спасает даже открытое окно.

Жестокие убийства, ставшие историей. Девочки, истлевшие до костей, превратившиеся в призраков. Кто-то выбросил их, как мусор. Я думаю о Кэтлин и Уне. О себе.

Мокрая, холодная трава обжигает разгоряченные ступни. Я шарю руками по растениям, и тугой узел внутри ослабевает. Мне становится легче.

«Помоги», – прошу я землю.

Что со мной не так? Слишком много всего, как крупиц соли – не сосчитать.

Базилик. Лавровый лист. Календула или ромашка.

Лавровый лист может и выжить на таком холоде. Растерянно брожу в темноте.

Нужно было взять с собой телефон. Но в нем их лица.

Я не хотела тащить их с собой. Просто не могла.

Источник света движется в мою сторону.

Тела девушек в горах, черепа на чердаке. Я наклоняюсь ниже, прижимая руки к промерзшей земле. И слышу голос:

– Мэдлин.

Это Маму.

– Мм… Здрасьте, – бормочу я в ответ.

У нее на голове налобный фонарик, вроде тех, что крепят к каскам шахтеры, только каски у Маму нет. В остальном она одета как нормальный человек. Никаких пижамок с кроликами. Я моргаю от слишком яркого света. Лица Маму почти не видно, из-за фонарика кажется, что у нее нимб вокруг головы. Она похожа на святую – покровительницу вагонеток.

– Чаю? – спрашивает Маму. И добавляет не без сочувствия: – Тебе помочь?

– Все в порядке, – отвечаю я, тяжело дыша.

– Хорошо. Тогда спокойной ночи, Мэдлин.

Я смотрю, как она растворяется в темноте сада. Шагает твердо, уверенно, как человек, который находится на своей земле. Интересно, каково это? Я закрываю лицо руками, но холод просачивается и сквозь них.

Низ живота пронзает боль.

Скоро придут месячные.

Цикорий (выводит паразитов)

Мы с Кэтлин идем через лес. В небе догорает закат. Вокруг печальные тощие деревья. Иголки у елок побледнели от холода. Пушистый кроличий хвост мелькает в зарослях дрока и исчезает.

Лейла позвала нас проветриться. Она занимается в этих местах горным бегом – ловко скачет вниз-вверх по опасным склонам. Судя по всему, она развлекается так почти каждый вечер. Все-таки в Баллифране живут странные люди.

Я в последнее время сплю гораздо лучше. Рядом с коробкой соли теперь вода и шесть старых гвоздей. Но жажда собирательства не унимается. Мне требуется все больше предметов, чтобы успокоиться. Все больше вещей приходится прятать от мамы. Мне нужно, чтобы они работали. Я хочу сосредоточиться на учебе, пусть ради этого и придется пить чай, приготовленный Маму, – она передала его маме после того, как наткнулась на меня в саду. Все что угодно, лишь бы помогло мне остыть – по ночам в комнате меня одолевает лихорадочный жар. А когда я открываю окно, звуки в моей голове превращаются в призраков. Острые горные вершины и темные впадины долин, напоминающие пустые глазницы черепа.

Уну тоже мучает бессонница. Иногда мы говорим об этом в автобусе. Теперь на обратном пути я сажусь рядом с ней. Сегодня она надела под блузку кружевной топ, открывающий ключицы. Какая она красивая. Не в смысле «хочу быть как она», но в смысле «хочу смотреть на нее бесконечно». Поверить не могу, что Уна – моя подруга. Или на пути к тому, чтобы стать ею.

Чай Маму хранился в коричневом мешочке; на ярлычке иссиня-черная подпись: «Для вразумления».

– Она просто потрясающая сволочь! – заметила Кэтлин.

Не могу с ней согласиться, но пассивно-агрессивный чай пью теперь каждый вечер. Я готова на все, чтобы удержать нервы в узде. И вести себя как нормальный человек.

– Интересно, – размышляет вслух Кэтлин, – а нет ли у Маму чая, чтобы приворожить Лона?

– Тебе он не нужен.

– Знаю, – фыркает она. – Он меня люу-у-у-у-убит.

Это правда. Лон в самом деле ее люу-у-у-у-убит. Теперь у них с Кэтлин своя маленькая банда. Недавно я попыталась присоединиться к ним во время перекура, но Лон сказал: «Ты не куришь, так что тебе с нами нельзя». Кэтлин рассмеялась, и мне пришлось уйти. Просто возмутительно.

Она установила для Лона специальный звонок на телефоне – восхищенный присвист. Кэтлин это забавляет. Вот у них и появились шутки только для двоих. А если она не отвечает на сообщения, Лон звонит, желая убедиться, что с ней все в порядке. Жутковато, но Кэтлин нравится.

– Мэд, почему он до сих пор меня не поцеловал? – спрашивает она.

– Потому что тайком пробираться в школу, чтобы поцеловать ученицу, слишком даже для него. А может, он хочет поцеловать тебя на горящем драккаре викингов или в ракете, летящей на Луну.

Кэтлин смотрит на меня со скептическим выражением лица. Что ж, имеет право. Я плохо разбираюсь в поцелуях. Сама целовалась с пятью или шестью парнями. Я говорю «или с шестью», потому что шестой не использовал язык, хотя рот у него был открыт. Не скажу наверняка, чем мы с Полом-с-Домашней-Вечеринки занимались, но поцелуем я бы это не назвала.

– Я же не диснеевская принцесса, – вздыхает Кэтлин. – А обычная девушка. С обычными пошлыми потребностями.

– Возможно, дело не в тебе, а в нем, – предполагаю я.

Мне кажется, в этом есть рациональное зерно. На мой взгляд, Лона вообще в первую очередь интересует он сам, а уже потом все остальные.