Сотворение мира - [43]

Шрифт
Интервал

Аминь.

ДЕТСТВО
Мать везет меня в санках. Ночь.
Снег искрится алмазно. Боль.
Я у матери — малая дочь.
Мы в миру — перекатная голь.
Мать из бани меня везет.
Козья шаль — крест-накрест на мне.
Лед искрится алмазно. Пот
Под шубейкой — вдоль по спине.
Мать из бани меня — домой.
Сруб дегтярный. Вонь, керосин.
Коммуналка. В подъезде — немой:
Напугать хочет, сукин сын.
Кажет нож под полой. Мычит!
Мать полтинник сует ему.
Санки тянет. Угрюмо молчит.
Я иду за нею — во тьму.
Ключ буравит замок. Дом.
Коридора слепая кишка.
И базарного радио гром,
Керосинные облака!
Коммуналка, моя родня!
Деньги старые — не в ходу…
Как ты будешь тут без меня,
Кога я — во Время уйду?..
Мать бежит из тьмы, золота.
Сковородка в руке: блины…
Мне — родить второго Христа?!
…Только давят гирею — сны.
Только снится: синий простор.
На полнеба. На все небеса.
И мой Сын горит, как костер.
И пылают Его власа.
Он, мужицкую длань подъяв
И глазами блестя в бреду,
Судит грешникам — вопль расправ,
Судит праведникам — звезду.
Я сижу от Него леворучь.
Я, сжимая руки, реву:
Сын мой, Сын мой, Ты их не мучь!
Удержи Ты их на плаву!
Может, эти толпы убийц,
Может, эти сброды воров
Упадут пред Тобою ниц,
Под слепые плети ветров?!
Сын мой, Сын мой!..
Ты их прости!..
Человечий недолог век…
Погляди: все лицо в горсти
Стиснув, плачет горбатый зэк…
Он любви и детей хотел!
Он не знал, отчего — убил…
Он пятнадцать лет отсидел.
Он забыл, кем на свете был.
Твой носил он нательный крест.
И, когда снега — пеленой,
Плакал он и глядел окрест
На отверженный мир земной.
Сын мой, Сын мой, его — прости!..
Прожигает огонь. Дотла.
Просыпаюсь. Мороз — до кости.
Я во сне внебесах жила.
— Мама! — хрипло зову. — Пить!..
Жар. Об кружку зубы стучат
Я безумно хочу — жить.
Я не знаю дороги — назад.
БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Целый век она шла одичало с работы.
Тесто тела крутили и мяли в толпе.
И петровские ботики — утлые боты —
Так скользили по льду, как текли по судьбе.
На жарптичьи витрины она не глядела.
Снег ее Мономахову шапку расшил!
«…Ничего, наряжу свое бедное тело
Да в поземку, — а душу пущу на распыл…»
А толпа набегала, стонала, мычала,
Море снега прибоем толкало дома,
Ресторанные цепи, аптеки-причалы,
Где любовь — по дешевке и смерть — задарма!
Мальчик плакал в трамвае. Щенок из кошелки
Ультразвуком скулил. Пахла нефтью доха
У сушеною грушею сморщенной тетки.
У баяна людского дышали меха.
Город ярмаркой плыл, изукрашенный бедно —
То ладьями тюремно обритых церквей,
То лампадами лиц, по-чахоточьи бледных,
Схожих с ликами тех, за решеткой!.. — зверей, —
То печеночным запахом из магазина:
Это греза! забыли давно запах тот! —
А буранный пирог да с корицей бензина
Все глотает, не в силах насытиться, рот… —
То под вывеской яркою — матерной песней:
Перекресток сырой да колючий старик,
Да гармошка трясется над Красною Пресней,
Да в ушанку богач положил пятерик, —
То сияющим — больно глядеть! — поцелуем
Пацана, что вчера в этот мир — из тюрьмы,
И румяной Аленушки: кормим-балуем,
А потом — прямо в топку их, в зарево тьмы,
Наших милых детей, наших роженых в муках,
Наших ярых Предтеч, нашу нежную боль…
…Целый век она шла. И несла сетку лука
И батон, жестяной от мороза. И соль.
И дошла она, лестницу тяжко измерив
Утюгами шагов. Коммуналка спала.
Отворились в каморку скрипучие двери —
Или Ангел раскинул два чистых крыла?
И застыла она над людскою едою,
Над пустою посудой, над грязной плитой.
И застыла она — перед новой бедою,
Навсегда ей в нутро и в дыханье влитой.
И застыла она, так лучистую руку
Положа на воздетый ко звездам живот,
Что услышали звезды великую муку,
Коя в бабьем изгвазданном теле живет.
Так стояла она — над раскиданной снедью,
Над бельмастым окном, где на вате меж рам
От игрушек осколки, — над самою смертью,
И над чем мы — по смерти — стоять будем — там!
А в окно ее Ангелом билася вьюга.
И шептала она: — Ничего, ничего.
Погуляла я славно. За дело, подруга.
Подниму без Отца и взлелею Его.
Заработаю скотьим горбом — я двужильна!
Изуверские надписи в лифтах сотру
Белым пламенем глаз! — чтобы чистым и сильным
Мир предстал перед Ним — о, пока не умру…
О, доколе я с Ним! И на улицах людных,
И в подземных котлах, и в тугих поездах —
Я любить Его буду так долго и трудно,
Как рожать: в напряженье, разрывах, слезах!
В катастрофах! Крушеньях! Воронках! И взрывах!
В колыбелях — в любовных постелях — в гробах!
Ибо этой Любовью мы все будем живы.
Ибо эта Молитва — у всех на губах.
РОЖДЕСТВО
Рычала метель, будто зверь из норы.
Летел дикий снег. Жженый остов завода
Мертво возлежал под огнем небосвода.
Зияли, курясь, проходные дворы.
Трамваи — цыганские бубны — во тьме
Гремели. Их дуги — венцами горели,
Сквозь веко окна ослепляя постели —
В чаду богадельни и в старой тюрьме.
Куда-то веселые тетки брели.
В молочном тумане их скулы — малиной
Пылали! За ними — приблудная псина
Во пряничной вьюге горелой земли
Тянулась. Кровавые гасли витрины.
Спиралью вихрился автобусный смог.
Народ отдыхал. Он давно изнемог
Нести свое тело и душу с повинной
И класть их, живые, у каменных ног.
Тяжелые трубы, стальные гробы,
Угодья фабричные, лестниц пожарных
Скелеты — все спало, устав от борьбы —
От хлорных больниц до вагонов товарных.
Все спало. Ворочалось тяжко во сне —
В милициях пыльных, на складах мышиных,

Еще от автора Елена Николаевна Крюкова
Коммуналка

Книга стихотворений.


Аргентинское танго

В танце можно станцевать жизнь.Особенно если танцовщица — пламенная испанка.У ног Марии Виторес весь мир. Иван Метелица, ее партнер, без ума от нее.Но у жизни, как и у славы, есть темная сторона.В блистательный танец Двоих, как вихрь, врывается Третий — наемный убийца, который покорил сердце современной Кармен.А за ними, ослепленными друг другом, стоит Тот, кто считает себя хозяином их судеб.Загадочная смерть Марии в последней в ее жизни сарабанде ярка, как брошенная на сцену ослепительно-красная роза.Кто узнает тайну красавицы испанки? О чем ее последний трагический танец сказал публике, людям — без слов? Язык танца непереводим, его магия непобедима…Слепяще-яркий, вызывающе-дерзкий текст, в котором сочетается несочетаемое — жесткий экшн и пронзительная лирика, народный испанский колорит и кадры современной, опасно-непредсказуемой Москвы, стремительная смена городов, столиц, аэропортов — и почти священный, на грани жизни и смерти, Эрос; но главное здесь — стихия народного испанского стиля фламенко, стихия страстного, как безоглядная любовь, ТАНЦА, основного символа знака книги — римейка бессмертного сюжета «Кармен».


Безумие

Где проходит грань между сумасшествием и гениальностью? Пациенты психиатрической больницы в одном из городов Советского Союза. Они имеют право на жизнь, любовь, свободу – или навек лишены его, потому, что они не такие, как все? А на дворе 1960-е годы. Еще у власти Никита Хрущев. И советская психиатрия каждый день встает перед сложностями, которым не может дать объяснения, лечения и оправдания.Роман Елены Крюковой о советской психбольнице – это крик души и тишина сердца, невыносимая боль и неубитая вера.


Красная луна

Ультраправое движение на планете — не только русский экстрим. Но в России оно может принять непредсказуемые формы.Перед нами жесткая и ярко-жестокая фантасмагория, где бритые парни-скинхеды и богатые олигархи, новые мафиози и попы-расстриги, политические вожди и светские кокотки — персонажи огромной фрески, имя которой — ВРЕМЯ.Три брата, рожденные когда-то в советском концлагере, вырастают порознь: магнат Ефим, ультраправый Игорь (Ингвар Хайдер) и урод, «Гуинплен нашего времени» Чек.Суждена ли братьям встреча? Узнают ли они друг друга когда-нибудь?Суровый быт скинхедов в Подвале контрастирует с изысканным миром богачей, занимающихся сумасшедшим криминалом.


Врата смерти

Название романа Елены Крюковой совпадает с названием признанного шедевра знаменитого итальянского скульптора ХХ века Джакомо Манцу (1908–1991), которому и посвящен роман, — «Вратами смерти» для собора Св. Петра в Риме (10 сцен-рельефов для одной из дверей храма, через которые обычно выходили похоронные процессии). Роман «Врата смерти» также состоит из рассказов-рельефов, объединенных одной темой — темой ухода, смерти.


Русский Париж

Русские в Париже 1920–1930-х годов. Мачеха-чужбина. Поденные работы. Тоска по родине — может, уже никогда не придется ее увидеть. И — великая поэзия, бессмертная музыка. Истории любви, огненными печатями оттиснутые на летописном пергаменте века. Художники и политики. Генералы, ставшие таксистами. Княгини, ставшие модистками. А с востока тучей надвигается Вторая мировая война. Роман Елены Крюковой о русской эмиграции во Франции одновременно символичен и реалистичен. За вымышленными именами угадывается подлинность судеб.