— Викентий, — как-то слишком ласково проговорил Карл Иоганнович, — я тебя предупреждал, не трогать внуков моего фройнда Никодима?
— Да, Карл Иоганнович!
— Может, мне рассказать Фридриху про..?
— Што Вы, што Вы, я… больше не прикоснусь к этому гаден… ребятёнку, не надо Фридриха Карловича беспокоить, ни в коем разе.
— Я тебя предупредил, — сменил ласковой тон на лающую речь Краузе, — больше повторять не намерен! — А ещё одна овца пропадет, пойдешь вместе со своими пьянчугами в гестапо.
Бунчук униженно кланялся, пряча пылающие злобой глаза… И краснюки-коммуняки хреново и эти… тоже не лучше! И хорошо, что успели замести следы — пропили овечку Краузе третьего дня, а вот не пойман… — подумал он.
Новый год даже немцы встретили уныло, такому настроению способствовали непрекращающиеся морозы. Ефимовна, Стеша и ребятишки сидели при свете лучины пригорюнившись и про себя истово желали и молили, чтобы скорее вернулись наши, а у Гриньки щипало в носу, он боялся разреветься, так нестерпимо хотелось оказаться возле батьки и услышать его глуховатый голос: «Ну, сынок, как дела?»
— Батька, батька, чаго ты поделывашь, жив ли?
Батька же в это время полз по заснеженному полю, проведя со своими разведчиками успешный захват пленного, и гнал от себя мысли о семье, надо было незаметно переползти линию фронта, а там, в землянке, можно будет и подумать и мысленно обнять своих дорогих. Стукнули в дверь, потом торопливо забарабанили, Стеша взяв полено пошла в сенцы. — Кого несёт?
— Стьеша, дизе ихь, Ганс!
— Чаго тебя черти носять?
— Ихь бин, новой яаре, нови год, Ганс прьишель, — он воровато оглянулся и достал из кармана шинели консервную банку, а из другого какую-то коробочку.
— Ихь бин найн фашистн, ихь бин арбайтер!
— Все вы рабочие, как под жопой припекло, — проворчала Стеша.
— Найн, ты, Стьеша, менья швистер, сестьра.
— Братец нашелся какой, родствееничек!
— Йя, йя, Ганс брудер, карош! Киндер ессен слядко, Ганс идти! С новьи год, фрау! — поздравил он Ефимовну, вытащив теперь уже из-за пазухи круг колбасы, — Ганс карош, нихт плокой!
Подмигнув ребятишкам, осторожно высунулся, посмотрел, нет ли кого на улице, и шустро убежал.
— Ну, что, ребятишки, вот и у нас Новьи год, — передразнила Ефимовна, — давайте уже попробуем немецкого угощенья.
Мальчишки смаковали кусочки колбасы, растягивая удовольствие, Стеша с Ефимовной попробовав немного, подкладывали ребятам остальную колбасу.
— Надо будет сжечь все обертки. Не дай Бог, какая сволочь заявится! — вздохнула Стеша. — Да и пора на боковую, завтра-то на работу.
Утром ежившиеся, в плохоньких, продуваемых завывавшим ветром, пальтишках и телогрейках, деревенские, едва плетясь, потянулись в имение. Там их встретил господин Краузе: — По случаю нового, 1942 года, в обед будет праздничное угощение, а теперь арбайтен.
Стеша и Марфа суетились, стараясь успеть приготовить праздничный обед на который расщедрился старший Краузе. Вошли два худющих пленных солдатика.
— Нам велели помочь вам!
— Бедолаги, чем же вы поможете? Под котлом и помрете, садитесь, вон, картошку чистите!
Доходяги чистили картошку, а один, послабее, постоянно клевал носом:
— Сынок, ты сядь-ка спиной к двери, ежли какая… зайдеть, энтот вот пошустрее, толкнеть тебя, подреми, милай!
— Разморило его возле печки, — извиняясь сказал второй.
— Как вас, сынки, звать?
— Я — Всеволод, а он — Евгений.
— Вы откуль будете родом?
— Москвичи мы, студенты-добровольцы.
— Эх, сынки-сынки! Доля вам какая выпала, — жалостливо вздохнула Марфа.
— Извините, а Вас как называть?
— Я — Марфа, она — Стеша.
— Знаете, здесь ещё ничего, вот в лагере было намного хуже, там люди мрут как мухи, — Сева передернулся, — тут хоть баланды на всех хватает, да и посытнее она. Я смотрю, это вы её варите?
— Да, сынок.
— Спасибо Вам большое, что не даете нам с голоду сдохнуть. Только, — он оглянулся по сторонам и шепотом сказал, — не все у нас… есть и подлюки, осторожнее с ними, скажите всем вашим, чтобы поменьше говорили с Витюком и Рощиным, выслуживаются они, стараются, чтобы Краузе их заметил, и продадут не за понюх!
— Это которые? — насторожилась Стеша.
— А воду они постоянно возят на кляче, — в коридоре затопали, Сева толкнул задремавшего, тот встрепенулся и начал чистить картошку.
— Хозяюшки, принимайте водичку, — ласково пропел низенький, какой-то весь квадратный, заросший мужик с бегающими глазками. — А вы чего здеся?
— В помощь прислали! — буркнул Сева.
— Ну старайтеся! Вы, хозяюшки, их гоняйте, не стесняйтеся. Ишь, скубенты, доходяги.
— А ты кто такой, штоба мне указывать? — уперев руки в боки, Марфа пошла на мужика, — я без твоих соплей обойдуся. Вона, воду постоянно мутную привозитя. Отравить хотитя всех? Чай, не с реки, а из заброшенного колодезя таскаете, што ближе наполовину, чем речка. А? Диверсию задумали? — Марфа всегда была голосистая, сейчас же она вошла во вкус и шумела с удовольствием, думая про себя: — Ах, ты ж гад, детишков гнобить уздумал?
— Што ты, хозяюшка, што ты, — пугливо оглядываясь на открытую дверь, залопотал заросший, — не было такого!
— А то я, всю жисть здеся прожившая, не определю откуль вода?
