Соперницы - [12]

В разгар того, как выживший из ума артист и старомодный писатель, смачивая горло остывшим горьким чаем, обращали друг к другу жаркие тирады, раздался голос:

— Милости просим!

Хозяйка дома «Китайский мискант» гейша Дзюкити приоткрыла плетеную тростниковую дверь и заглянула в комнату.

Это была низенькая, раздавшаяся вширь плотная старушка. Однако в её облике не было ничего общего с теми наглыми, безобразно жирными хозяйками ресторанов и чайных домов, которые в лицо не устают льстить, а стоит отвернуться — сразу начинают злословить. В её довольной физиономии с круглыми глазками и обвисшими полными щечками любой разглядел бы душу добрую и открытую.

Она, видимо, только что вернулась с банкета, поскольку на ней было кимоно тонкого шелка с рисунком «акулья чешуя» и шелковый же пояс оби из узорчатого атласа. В её манере одеваться, да и во всем её облике, был отпечаток какой-то редкой по нынешним временам основательности, она выглядела скорее не гейшей из квартала Симбаси, а учительницей музыки в стиле кото или иттю. Дзюкити и на самом деле была такой спокойной и уравновешенной, какой казалась на вид. О ней никогда никто не сказал дурного слова, ни старые гейши её же лет, ни самоуверенная молодежь. Всякая гейша в возрасте Дзюкити была в квартале весьма уважаема, их величали большими старшими сестрицами. Однако о деятельности влиятельных персон своего поколения Дзюкити ни единого раза не отозвалась ни похвалой, ни осуждением, полностью полагаясь на решения активисток профсоюза. Вот поэтому сверстницы считали госпожу Дзюкити человеком, умеющим обходить острые углы. С другой стороны, госпожу Дзюкити ценили и те гейши, которые считали себя обиженными, поскольку при всем желании не могли повлиять на решения профсоюза, и независимые гейши среднего возраста, работающие самостоятельно. Все считали, что нет человека бескорыстнее и чище Дзюкити, и временами кое-кто даже пенял на то, что она не высказывает открыто своего мнения. Однако она не считала нужным в свои годы принимать на плечи бремя профсоюзных забот и руководить такими затеями, как подготовка концертов гейш, и не хотела использовать власть и влияние, чтобы раздуть славу девушек своего дома.

Если бы её старший сын Сёхати жил и здравствовал, если бы он стал большим артистом… Или если бы её второй сын Такидзиро отучился, как положено, в школе, подавал какие-то надежды на будущее… Тогда она бы в порошок себя стерла, чтобы зарабатывать и копить. Но один сын умер, а другой стал повесой — из-за отца его не принимали в родном доме, все равно что лишили семьи и наследства. Поэтому Для Дзюкити довольно было и того, чтобы, оставшись вдвоем, они с мужем смогли спокойно дожить остаток отпущенных лет. К тому же её заведение, существовавшее с момента основания квартала Симбаси, всегда процветало, даже гейши из других домов просили взять их под покровительство. Она и сама еще выходила к гостям, поэтому заработков вполне хватало на жизнь, ведь клиенты у заведения были солидные, они оказывали её дому честь много лет. Но сколько бы Дзюкити ни запрещала себе думать об этом, все равно и теперь все её мысли были, конечно же, о сыновьях.

Дзюкити тихо опустилась на колени перед семейным алтарем и помолилась Будде, потом загасила лампадку, закрыла алтарные створки и вернулась в прихожую в шесть дзё, где принимали посетителей. Уже переодетая в простое кимоно в белую крапинку, она только-только завела о чем-то разговор с распорядительницей по имени Хамэ, как показался писатель Нансо в сопровождении старика Годзана, гость уже уходил.

— Вот как, уже возвращаетесь? Сэнсэй, что же вы не посидели подольше?

— Спасибо. Скоро опять побеспокою вас визитом.

— Ну вот, а я собиралась в кои-то веки репетировать с вами песню «Амигаса»…

— Ха-ха-ха! В таком случае я тем более не могу задерживаться! Ленился в последнее время, не упражнялся… Если встретите учительницу, передайте, пожалуйста, привет от меня.

— Ну, раз так, тогда до скорой встречи.

Дзюкити вместе со стариком вернулась в свою комнату в глубине дома и закурила. Сделав одну затяжку, она со значительным видом обратилась к мужу:

— Послушай-ка, Комаё сейчас на втором этаже?

— Только что ушла.

— Я ведь совсем ничего не знала… Как уж у них там вышло, но… Помнишь, она с недавних пор стала бывать в чайном доме госпожи Хамадзаки? Так вот, говорят, что её туда приглашает патрон госпожи Рикидзи!

— Уф-ф! Да неужели? — Старик принялся полировать тряпочкой папиросницу из сушеной мандариновой кожицы.

— А ведь дня три назад мы были вместе с госпожой Рикидзи на банкете. Я еще удивилась тогда, какие странные вещи она говорит, но особенного внимания этому не придала. А сегодня вечером мне все подробно рассказал один гость, и тут только я сообразила: ах вот в чем дело!

— Стало быть, хоть по виду и не скажешь, а Комаё то себе на уме!

— Но как неприятно, если думают, что я свела их и при этом делаю невинное лицо…

— Что уж теперь, не вмешивайся. Оставь все как есть. Если бы она советовалась с тобой до того, как это случилось… А теперь уж дело сделано без твоего ведома, не изменишь! Да, девчонки нынче все себе на уме. Я не только об этой говорю, все они теперь знать не знают, что такое долг, потому и смелые такие, все им нипочем.