Соня, уйди! Софья Толстая: взгляд мужчины и женщины. Роман-диалог - [103]

Софья Андреевна вела внутренне христианскую жизнь. И обвиняла она мужа потому, что ей надо было объяснить себе его поведение, и она объясняла его тем, что было ей хотя бы понятно — жестокостью, злобой, отсутствием любви, противоречием, эксцентричностью. Но она и при его жизни чувствовала постоянно свою вину. Эта вина обострилась и вылилась в раскаяние, когда уже стало невозможным получить обратную связь от Льва Николаевича и остались голыми, выпуклыми только собственные поступки.

Меня в эти послетолстовские годы поражает то огромное одиночество, в котором оказалась Софья Андреевна. Как она его предчувствовала! Как боялась! И так ясно стало, что никому, кроме мужа, она не нужна. Но зато как сильно нужна была всю жизнь и оказалась нужна ему и после его смерти…

Самая сложная женщина

П.Б./ Вы правильно обратили внимание на М. А. Шмидт. Раньше мы не упоминали ее потому, что в жизни Софьи Андреевны она не играла большой роли. Но интересно, что Шмидт была единственной из «темных» («толстовцев»), кого Софья Андреевна искренне любила. Шмидт была раньше гимназической учительницей, увлеклась идеями Толстого, пыталась с подругой организовать в Грузии нечто вроде маленькой толстовской «коммуны», а потом одна поселилась в Овсянникове рядом с Ясной Поляной, в маленькой избушке, и кормилась своим огородом, а «духовно» кормилась сочинениями Толстого. Особую драгоценность для нее представляли его письма к ней. К сожалению, весь ее «архив» сгорел месте с домом и маленькой собачкой. Это была для нее страшная трагедия!

Толстой ее очень уважал, часто сам к ней ездил советоваться по тем или иным вопросам. Между прочим, он был у нее накануне «ухода», говорил, что думает покинуть Ясную Поляну. Она не советовала ему делать этого, отговаривала, говорила, что это «слабость, это пройдет».

Почему Софья Андреевна не ревновала к ней своего мужа, ревнуя его к Черткову? Ну, во-первых, будем говорить откровенно, Шмидт внешней красотой, мягко говоря, не отличалась. Но, думаю, не это главное. Софья Андреевна не чувствовала в Шмидт опасности. Она не покушалась на семейный порядок дома Толстых. А Чертков покушался. Ну и, наконец, третий фактор, на который вы точно обратили внимание: в самой Софье Андреевне было то, что было в Шмидт, — глубокое христианское чувство. Но у нее не было возможности и сил, чтобы проявлять это так наглядно, как ее муж и Шмидт. На мужа она часто была за это сердита. Живет, как хочет. Как она писала в своем Дневнике: «Хотел — писал, хотел — пахал. Вздумал шить сапоги — упорно их шил. Задумал детей учить — учил. Надоело — бросил. Попробовала бы я так жить!»

А на Шмидт — нет, не сердилась. Хотя, казалось бы, ее должно было раздражать, что для ее мужа жизнь Шмидт является как бы идеалом, до которого «не доросла» она, его жена, «язычница». Не раздражало. Она любила Шмидт.

Это говорит о том, насколько сложной сама по себе была Софья Андреевна. Максим Горький в очерке о ней (см. Приложение) пишет, что ей пришлось прожить с «самым сложным человеком XIX века». Это, конечно, так. Но и она была не такой простой. Увы, этого многие, в том числе и ее муж, часто не замечали. Дети не замечали, кроме, может быть, Татьяны, которая лучше других понимала мать. Что они видели с детства? Мама́, которая бегает по дому, хлопочет, из кухни в детскую, из детской в кухню. Или шьет, штопает. Или переписывает рукописи отца. Или лечит его и их, мажет зеленкой их ссадины. Что тут такого «духовного»?

Никому из нас в голову не могло прийти, чтобы мама́ могла когда-нибудь устать, или быть не в духе, или чтобы мама́ что-нибудь захотела для себя. Мама́ живет для меня, для Сережи, для Тани, для Лели, для всех нас, и другой жизни у нее и не может и не должно быть.

(И. Л. Толстой. «Мои воспоминания»)

Это притча о Марфе и Марии. Мне всегда по душе была ближе не «послушница» Мария, а «хлопотунья» Марфа. Конечно, в идеале соединить бы их вместе. Но ведь не случайно в Евангелии они разделены. И то, что Христос выбирает Марию, мне всегда казалось обидным для Марфы. Накормила, напоила странника, а он ей: «Что ты печешься о мнозем?»

Так получилось, что после смерти мужа Софья Андреевна, как вы верно заметили, осталась в одиночестве. Не совсем это было, конечно, одиночество. В доме продолжал жить доктор Маковицкий, приходил разбирать библиотеку Толстого его последний секретарь Валентин Булгаков, которого Софья Андреевна любила, «как сына», оставались слуги и т. д.

Не было детей. Саша продолжала находиться в конфликте с матерью и после похорон отца уехала в Телятинки к Черткову. Таня жила со своим пожилым мужем Сухотиным в его имении — Кочетах. Маша, о которой мы забыли, рано скончалась, еще в 1906 году. Сыновья жили своими семьями.

Да, они приезжали в Ясную Поляну, но это мало радовало мать. В ее Ежедневниках это лейтмотив: приехал Илья, дала столько-то тысяч; приехал Михаил, дала столько-то; приехал Лев, дала… приехал Андрей, дала… Предполагалось, что она дает взаймы, но отдавать-то им было нечем. При этом уже не она угрожала мужу суицидом, а сыновья грозили, что «застрелятся».