Сонет Серебряного века. Том 1 - [28]

Он положил, любя и чтя его,

Как верный знак, кусок метеорита.

Шелли

Из облачка, из воздуха, из грезы,

Из лепестков, лучей и волн морских

Он мог соткать такой дремотный стих,

Что до сих пор там дышит дух мимозы.

И в жизненные был он вброшен грозы,

Но этот вихрь промчался и затих.

А крылья духов – да, он свеял их

В стихи с огнем столепестковой розы.

Но чаще он не алый – голубой,

Опаловый, зеленый, густо-синий,—

Пастух цветов, с изогнутой трубой.

Красивый дух, он шел – земной пустыней,

Но – к морю, зная сон, который дан

Вступившим в безграничный Океан.

Эльф

Сперва играли лунным светом феи.

Мужской диэз и женское – бемоль —

Изображали поцелуй и боль.

Журчали справа малые затеи.

Прорвались слева звуки-чародеи.

Запела Воля вскликом слитных воль.

И светлый Эльф, созвучностей король,

Ваял из звуков тонкие камеи.

Завихрил лики в токе звуковом.

Они светились золотом и сталью,

Сменяли радость крайнею печалью.

И шли толпы. И был певучим гром.

И человеку бог был двойником.

Так Скрябина я видел за роялью.

1916

Лермонтов

1

Опальный ангел, с небом разлученный,

Узывный демон, разлюбивший ад,

Ветров и бурь бездомных странный брат

Душой внимавший песне звезд всезвонной,

На празднике – как призрак похоронный,

В затишьи дней – тревожащий набат,

Нет, не случайно он среди громад

Кавказских – миг узнал смертельно-сонный.

Где мог он так красиво умереть,

Как не в горах, где небо в час заката —

Расплавленное золото и медь,

Где ключ, пробившись, должен звонко петь,

Но также должен в плаче пасть со ската,

Чтоб гневно в узкой пропасти греметь.

2

Внимательны ли мы к великим славам,

В которых—из миров нездешних свет?

Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий Фет

За Пушкиным явились величавым.

Но раньше их, в сиянии кровавом,

В гореньи зорь, в сверканьи лучших лет,

Людьми был загнан пламенный поэт,

Не захотевший медлить в мире ржавом.

Внимательны ли мы хотя теперь,

Когда с тех пор прошло почти столетье,

И радость или горе должен петь я?

А если мы открыли к свету дверь,

Да будет дух наш солнечен и целен,

Чтоб не был мертвый вновь и вновь застрелен.

3

Он был один, когда душой алкал,

Как пенный конь в разбеге диких гонок.

Он был один, когда – полуребенок —

Он в Байроне своей тоски искал.

В разливе нив и в царстве серых скал,

В игре ручья, чей плеск блестящ и звонок.

В мечте цветочных ласковых коронок

Он видел мед, который отвергал.

Он был один, как смутная комета,

Что головней с пожарища летит

Вне правила расчисленных орбит.

Нездешнего звала к себе примета

Нездешняя. И сжег свое он лето.

Однажды ли он в смерти был убит?

4

Мы убиваем гения стократно,

Когда, рукой его убивши раз,

Вновь затеваем скучный наш рассказ,

Что нам мечта чужда и непонятна.

Есть в мире розы. Дышат ароматно.

Цветут везде. Желают светлых глаз.

Но заняты собой мы каждый час,—

Миг встречи душ уходит безвозвратно.

За то, что он, кто был и горд и смел,

Блуждая сам над сумрачною бездной,

Нам в детстве в душу ангела напел,—

Свершим сейчас же сто прекрасных дел:

Он нам блеснет улыбкой многозвездной,

Не покидая вышний свой предел.

1916

Огненный мир

Там факелы, огневзнесенья, пятна,

Там жерла пламеносных котловин.

Сто дней пути – расплавленный рубин.

И жизнь там только жарким благодатна.

Они горят и дышат непонятно.

Взрастает лес. По пламени вершин

Несется ток пылающих лавин.

Вся жизнь Огня сгущенно-ароматна.

Как должен быть там силен аромат,

Когда, чрез миллионы лет оттуда,

Огонь весны душистое здесь чудо.

Как там горит у Огнеликих взгляд,

Коль даже мы полны лучей и гуда,

И даже люди, полюбив, горят.

Котловина

Пожар – мгновенье первое Земли,

Пожар – ее последнее мгновенье.

Два кратера, в безумстве столкновенья,

Несясь в пустотах, новый мир зажгли.

В туманной и пылающей пыли

Размерных вихрей началось вращенье.

И волей притяженья – отторженья

Поплыли огненные корабли.

В безмерной яме жгучих средоточий

Главенствующих сил ядро легло

И алым цветом Солнце расцвело.

Планета – дальше, с сменой дня и ночи,

Но будет час. Насмотрятся все очи.

И все планеты рушатся в жерло.

Жажда

Из жажды музыки пишу стихи мои,

Из страсти к музыке напевы их слагаю

Так звучно, что мечте нет ни конца, ни краю,

И девушка мой стих читает в забытьи.

Я в сердце к ней войду верней, чем яд змеи.

Хотела б убежать. Но вот я нагоняю.

Моя? Скажи мне. Да? Моя? Я это знаю.

Тебе огонь души. Тебе стихов ручьи.

Из жажды музыки рождается любленье.

Влюбленная любовь, томление и боль.

Звучи, созвучие! Еще! Не обездоль!

Я к Вечности приник. В созвучьи исцеленье.

В непрерываемом душе побыть дозволь.

Дай бесконечности! Дай краткому продленья!

Путь

Посеребрить как белую Луну

Свою мечту, отбросив теневое.

Любя, ронять мгновенья в звездном рое.

Сгустить свой дух как Солнце. Впить весну.

Вобрать в себя морскую глубину.

Избрать разбегом небо голубое.

Жить в скрипке, в барабане и в гобое,

Быть в сотне скрипок, слившихся в волну.

Пройти огнем по всем вершинам горным.

Собрать цветы столетий тут и там.

Идя, прильнуть душой ко всем цветам.

Хранить себя всегда напевно зорным.

Путь сопричастья круглым тем шарам,

Что ночью строят храм в провале черном.

Шалая

О шалая! Ты белыми клубами

Несешь и мечешь вздутые снега.

Льешь океан, где скрыты берега,

И вьешься, пляшешь, помыкаешь нами.

Смеешься диким свистом над конями,