Сонет Серебряного века. Том 1 - [27]

Кавдорский тан – в змеиных переливах

Своей мечты – лишился снов счастливых

И дьявольским был сглазом ослеплен.

Но потому, что мир тебе был тесен,

Ты сгромоздил такую груду тел,

Что о тебе Эвонский лебедь спел

Звучнейшую из лебединых песен.

Он, кто сердец изведал глубь и цвет,

Тебя в веках нам передал, Макбет.

Последняя

Так видел я последнюю, ее.

Предельный круг. Подножье серых склонов.

Обрывки свитков. Рухлядь. Щепки тронов.

Календари. Румяна. И тряпье.

И сердце освинцовилось мое.

Я – нищий. Ибо – много миллионов

Змеиных кож и шкур хамелеонов.

Тут не приманишь даже воронье.

Так вот оно, исконное мечтанье,

Сводящее весь разнобег дорог.

Седой разлив додневного рыданья.

Глухой, как бы лавинный, топот ног.

И два лишь слова в звуковом разгуле:

Стон – Ultima, и голос трубный – Thule[21].

Служитель

В селе заброшенном во глубине России

Люблю я увидать поблекшего дьячка.

Завялый стебель он. На пламени цветка

Навеялась зола. Но есть лучи живые.

Когда дрожащий звон напевы вестовые

Шлет всем желающим прийти издалека,

В золе седеющей – мельканье огонька,

И в духе будничном – воскресность литургии.

Чтец неразборчивый, вникая в письмена,

Нетвердым голосом блуждает он по чащам.

Как трогателен он в борении спешащем.

Бог слышит. Бог поймет. Здесь пышность не нужна.

И голос старческий исполнен юной силой,

Упорный свет лия в зов: «Господи, помилуй!»

Колокол

Люблю безмерно колокол церковный.

И вновь, как тень, войду в холодный храм,

Чтоб вновь живой воды не встретить там,

И вновь домой пойду походкой ровной.

Но правды есть намек первоосновной

В дерзаньи – с высоты пророчить нам,

Что есть другая жизнь,– и я отдам

Все голоса за этот звук верховный.

Гуди своим могучим языком.

Зови дрожаньем грозного металла

Разноязычных – эллина и галла.

Буди простор и говори, как гром.

Стократно-миллионным червяком

Изваян мир из белого коралла.

Неразделенность

Приходит миг раздумья. Истомленный,

Вникаешь в полнозвучные слова

Канцон медвяных, где едва-едва

Вздыхает голос плоти уязвленной.

Виттория Колонна и влюбленный

В нее Буонаротти. Эти два

Сияния, чья огненность жива

Через столетья, в дали отдаленной.

Любить неразделенно, лишь мечтой.

Любить без поцелуя и объятья.

В благословеньи чувствовать заклятье.

Творец сибилл, конечно, был святой.

И как бы мог сполна его понять я?

Звезда в мирах постигнута – звездой.

Микель Анджело

Всклик «Кто как бог!» есть имя Михаила.

И ангелом здесь звался. Меж людей

Он был запечатленностью страстей.

В попраньи их его острилась сила.

В деснице божьей тяжкое кадило,

Гнетущий воздух ладанных огней

Излил душой он сжатою своей.

Она, светясь, себя не осветила.

Стремясь с Земли и от земного прочь,

В суровости он изменил предметы,

И женщины его – с другой планеты.

Он возлюбил Молчание и Ночь.

И лунно погасив дневные шумы,

Сибилл и вещих бросил он в самумы.

Леонардо да Винчи

Художник с гибким телом леопарда,

А в мудрости—лукавая змея.

Во всех его созданьях есть струя —

Дух белладонны, ладана и нарда.

В нем зодчий снов любил певучесть барда

И маг – о каждой тайне бытия

Шептал, ее качая: «Ты моя».

Но тщетно он зовется Леонардо.

Крылатый был он человеколев.

Еще немного – и глазами рыси

Полеты птиц небесных подсмотрев,

Он должен был парить и ведать выси

Среди людских, текущих к Бездне рек

Им предугадан был Сверхчеловек.

2 июля 1916

Марло

С блестящей мыслью вышел в путь он рано,

Учуял сочетание примет.

Преобразил в зарю седой рассвет

Повторной чарой зоркого шамана.

Величием в нем сердце было пьяно.

Он прочитал влияние планет

В судьбе людей. И пламенный поэт

Безбрежный путь увидел Тамерлана.

В нем бывший Фауст более велик,

Чем позднее его изображенье.

Борец, что в самом миге низверженья

Хранит в ночи огнем зажженный лик.

И смерть его – пустынно-страстный крик

В безумный век безмерного хотенья.

Шекспир

Средь инструментов всех волшебней лира:

В пьянящий звон схватив текучий дым,

В столетьях мы мгновенье закрепим

И зеркало даем в стихе для мира.

И лучший час в живом весельи пира —

Когда поет певец, мечтой гоним,—

И есть такой, что вот мы вечно – с ним,

Пленяясь звучным именем Шекспира.

Нагромоздив создания свои,

Как глыбы построений исполина,

Он взнес гнездо, которое орлино,

И показал все тайники змеи.

Гигант, чей дух – плавучая картина,

Ты – наш, чрез то, что здесь мы все – твои.

Кальдерон

Lа Vida еs Suеnо. Жизнь есть сон.

Нет истины иной такой объемной.

От грезы к грезе в сказке полутемной.

Он понял мир, глубокий Кальдерон.

Когда любил, он жарко был влюблен.

В стране, где пламень жизни не заемный,

Он весь был жгучий, солнечный и громный.

Но полюбил пред смертью долгий звон.

Царевич Сэхисмундо. Рассужденье

Земли и Неба, Сына и Отца.

И свет и тень господнего лица.

Да, жизнь есть сон. И сон – все сновиденья.

Но тот достоин высшего венца,

Кто и во сне не хочет заблужденья.

Эдгар По

В его глазах фиалкового цвета

Дремал в земном небесно-зоркий дух.

И так его был чуток острый слух,

Что слышал он передвиженья света.

Чу. Ночь идет. Мы только видим это.

Он – слышал. И шуршанье норн-старух.

И вздох цветка, что на луне потух.

Он ведал все, он меж людей комета.

И друг безвестный полюбил того,

В ком знанье лада было в хаос влито,

Кто возводил земное в божество.

На смертный холм того, чья боль забыта,