Соната незабудки - [103]

Медленно, без единого звука отворилась дверь, и Одри юркнула в комнату.

— Я больше не хочу быть одна. Ты мне нужен, — прошептала она.

— Я знал, что сегодня ночью ты придешь. — Луис заключил ее в объятия и поцеловал в лоб.

— Как ты мог это знать, если я сама еще не знала?

— Я догадался, услышав твои слова в церкви. Я тоже больше не хочу быть один.

— И я говорила вполне серьезно, Луис. На этот раз я не отпущу тебя. Не знаю, как нам поступить, но я не хочу жить без тебя, просто не хочу.

Они ощупью добрались до кровати и легли, обнявшись. Одри думала, что будет волноваться — Сесил был единственным мужчиной в ее жизни, — но прикосновения Луиса были до того знакомы, что ей показалось, будто они были близки уже сотни раз. И с каждым разом — все нежнее…

Его поцелуи были пылкими и в то же время мягкими, и он смотрел на нее, не отрывая глаз. Раньше взгляд этих глаз казался далеким, но теперь они были совсем близко. Вместе с Луисом Одри погружалась в мир грез, в котором она прежде жила. Ее очаровывал исходящий от его тела пряный запах и прикосновения его щетинистой щеки к ее коже. Луис так крепко прижал ее к себе, словно хотел просочиться сквозь нее, чтобы души их слились воедино. Уже потом она осознала, что никогда раньше не предавалась любви по-настоящему. Близость Сесила зачастую бывала ей приятна, как близость друга, но любовь не имела к этому ни малейшего отношения. Любовь пришла позже, когда родились их дети, но с Луисом она упивалась любовью, окуналась в любовь с головой, окутывала себя любовью и сама становилась ею. Никогда в жизни Одри не испытывала подобной неги. Секс перестал быть физическим актом, превратившись в духовное действо, и Одри была счастлива тем, что ей довелось испытать плотскую любовь в ее наивысшем проявлении.

— А ведь так могло быть всегда, — сказала она, укладываясь подле него. Легкий ветер, проникший в комнату, чтобы стать свидетелем их единения, овевал ее разгоряченное тело.

— Так и будет всегда. Я тебе обещаю, — ответил Луис, поигрывая кудрями возлюбленной, разметавшимися по ее плечам.

Здесь, в комнате, воздух которой был пропитан любовью, они оба верили в то, что это возможно.

Все последующие недели они улучали момент, чтобы побыть наедине, когда Сесил был на работе или спал. Они катались по пампасам, и Гаэтано наблюдал за ними с террасы. Они танцевали в гостиной, пока Мерседес была слишком занята Оскаром, чтобы обращать на них внимание. Да ей, в общем-то, и не было до них дела… Они играли на пианино, в то время как вечерние сумерки поглощали драгоценные часы и вновь заполняли их той сладостной меланхолией, что уже стала им близка, как старый надежный друг.

Одри чувствовала себя пьяной от любви, однако даже такому сильному чувству никогда не удавалось ослепить ее окончательно. Она видела, что ее муж пьет слишком много. Сесил возвращался домой по вечерам, и от него пахло спиртным. Не успев сказать и слова, он уже тянулся к графину. Он больше не мялся у двери ее спальни, глядя на нее с надеждой, выражая готовность склеить обломки их брака или, по крайней мере, забыть о том, что союз их распался. Обычно после ужина он уединялся со своими книгами, оставляя жену и брата играть на пианино, как будто знал о предательстве, но не находил в себе сил противостоять ему. И Одри терпела такое положение дел, поскольку знала: стоит ей сказать лишнее слово, и их браку придет конец. Она мечтала убежать с Луисом, но близняшки через несколько недель приезжали домой на каникулы. Следовало подождать, пока девочки вернутся в школу, прежде чем принимать окончательное решение.

Луис не давил на нее и даже не делал попыток обсуждать их совместное будущее.

— Давай просто жить сегодняшним днем, — говорил он.

И Одри была этому только рада.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Сисли было жалко отпускать близняшек в Аргентину на Рождество. Она всегда радовалась, когда они гостили у нее на каникулах и по выходным.

Леонора помогала Панацелю и Флориену в саду сажать цветы и собирать фрукты. Алисия настояла на том, чтобы пригласить к тете свою подружку Мэтти — заносчивую, угрюмую девочку, которая Сисли не понравилась. Они с Алисией целыми днями пропадали на ферме, и только Бог знает, какие пакости творили. Сисли однажды поймала подружек на горячем: они говорили гадости Флориену. Не то чтобы она сочла нужным одернуть их, нет — мальчик вполне мог за себя постоять, — но эта парочка не внушала доверия. Они игнорировали Леонору, так что, если бы не цыгане, Сисли пришлось бы вмешаться. Но Леонора, казалось, была абсолютно счастлива, играя в фургоне и слушая истории Маши.

— Я бы тоже хотела быть цыганкой, — говорила она. — Мне бы очень хотелось жить в фургоне и работать в саду. Это было бы так замечательно!

А Алисия и Мэтти надменно морщили носики и издевались над ней.

— Ты такая простушка, — злобно дразнили они Леонору. — Мы хотим чего-то достичь в жизни, стать знаменитыми, не то что какие-то глупые цыгане, которые ковыряются в земле, глядя, как жизнь проходит мимо!

К огромному удивлению Сисли, Леонора, тем не менее, продолжала смотреть сестре в рот, не требуя ничего взамен. Она не обижалась на Алисию, хотя, вне всяких сомнений, насмешки сестры причиняли ей боль. Проходило совсем немного времени, и Леонора, снова спокойная и полная внутренней уверенности и достоинства, добродушно виляла хвостиком, совсем как Барли, пес Сисли.