Сон в холодном доме - [5]

Но простоты уж нет! В каком дворце

Её я видел, — сердцем или взглядом? —

Шла, как дитя, она со мною, рядом,

С невыносимым счастьем на лице.

И как сказать: не будет никогда! —

О, как она сияла первым цветом

Для всех, всегда, везде, как в дне согретом

Из облаков зарёвая гряда.

И знаю я: восстанет вечность вновь,

И даже так — и в бедственное время,

Свободно станет в боевое стремя,

Чтоб жизнью билась жаркая любовь.

Еврею

Мерцая солнечным виденьем

У скал горючих и воды

Под снежно-розовым цветеньем

Растут Израиля сады.

По городам простерты сети

Цивилизаций, но вблизи —

Все те же ослики, и дети

Шумят в божественной грязи.

Ресницы их пречудно длинны

И взоры древние горят, —

О них библейские былины

Псалмами в храмах говорят.

На холмах ночь в прохладе млеет,

Она — как сон веков святых,

И ветер звездный тихо веет

Для добрых, мудрых и простых.

О, близок день такого света,

Когда народы — твой и мой,

По слову вечного Поэта, —

Сольются радостью земной.

Но помни, помни, к испытанью

Еще не кончены пути:

В дороге к счастью и свиданью

Нам надо братьями придти.

Монако

I. «Много золота, много свет…»

Много золота, много света,

Будто Боттичелли в раю;

Солнце огромного лета

У сердца стоит на краю.

О чем ты мечтаешь, неловкий, —

Нет, ведь, покоя нигде;

Моря горизонт ломкий

Птицами блещет к беде.

Может быть так, как и ныне

Здесь, в отдаленных краях,

Ты — в человечьей пустыне, —

Без любви, — на тупых остриях.

II. «Прохлада и солнце, и моря черта голубая…»

Прохлада и солнце, и моря черта голубая.

Друг мой, довольно, нам незачем дальше идти.

Скалы и солнце. Во сне лишь, совсем погибая,

Счастье от боли в такое сиянье летит.

Тихое, страшное, бедное сердце, слепое —

Может и больше неверную землю любить,

Только забыть в голубом и высоком покое —

Что душу за други… это — тебя погубить.

III. «Прозрачно всё, воздушно и легко…»

Прозрачно всё, воздушно и легко,

Скользит вдоль неба парус осиянный,

За ним весь мир воздушностью влеком,

Простерт и день по солнцу далеко,

Как будто медленным он счастьем пьяный.

Не веришь, нет, я знаю — ты устал,

Ты в золотой свободе не уверен;

О, как прекрасны мертвые уста —

Не правда-ли — там, где-то, у Христа,

Или у женщины, которой ты неверен.

Прозрачно тень касается лица,

Прозрачно сердце голубой природы;

Сольешься в ней, как крайности кольца,

Забудешь всё, забудешь до конца

И совести мучительные роды.

«О любви мне говори…»

О любви мне говори —

Как тебя любили, —

От зари и до зари

Счастливы ли были?

Говорила ли ему

О любви последней,

Так же верила всему

В синий вечер летний?

Виновата ли ты в чем,

Что любовь любила? —

За твоим была плечом

Вся земная сила!

Как же ты любила вновь,

Навсегда прощалась,

Или древняя любовь

Болью оказалась?

Не казалось ли тебе,

Что любовь такая

На костер к своей судьбе

Уведет, толкая?

Ледяная — и живет

Та судьба кострами:

Не иди, когда зовет

Легкими перстами.

Тунис в звездах

Уснувший порт, гитара в темноте

Все итальянские мотивы вторит;

А Млечный Путь в безмерной высоте,

Срываясь звездами, над морем спорит —

Что глуше в легкой тишине,

Что глубже в полной вышине.

Ночное Тютчева не знать нельзя.

Нельзя не жить Арагвенной печалью —

«На холмах Грузии». И вот, скользя,

Пришла печаль, и шелковою шалью

Сжимает туго сердце и плечо,

Которому от сердца горячо.

Распяты в небе реи кораблей,

Высоко подняты морские тени;

А юнга все поет про журавлей,

Распластанных в волнах морской кипени,

О том, что дева, будто сгоряча,

В любви сгорела тихо, как свеча.

О сколько звезд над Африкой твоей!

Их может быть на Черноморье столько —

В тиши, в ночи, средь жатвенных полей,

В сверканье росном, где колосья стойко

Так бурно в грозах вынесли свой рост,

Где звездный всплеск божественен и прост.

Теплом согрет, еще теченьем дня

Так щедро пролитым в долинах Керуана,

Вдруг вижу я, как Лермонтов меня

Касается; его мерцает рана

Под звездами — горячей и земной,

И кто-то в звездах плачет надо мной.

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

«Вот опять загорятся пески…»

Вот опять загорятся пески,

Замаячится море огнями,

Будут звездные всплески

Пьяными.

А рядом, в пустыне,

Где не видно солнца в яркости,

Новые в ночь остынут

Кости.

Серенадная ночь заглушит

Образы, сонно, на крышах.

И будет медлительней шаг

Души.

Луна, подражая кубистам,

Фантазию встретит на городе,

И опять я один из ста

Буду голоден.

Будет снова мята постель,

От придуманных дерзостей,

Буду силиться писать нежности,

Стихи.

Захочу опять искриться,

Как на пальмах самум,

Чтоб не узнать самому

Муть лица.

И опять окрылено, вдруг,

Перепутаю райские ценности

И устану усталость нести

К утру.

Сборник стихов. 1930. Выпуск III.

«И будет день тяжелый и святой…»

И будет день тяжелый и святой,

На желтых листьях осень станет биться,

И ветер, стиснутый дождливою водой,

Приблизить резко огненные лица.

Сплетется мост добра и зла,

Настанет бредь беснующих молений

И разума — в знакомой лени —

Звездой взмятется синяя зола.

А телу жуткая миражится печаль

— В высоком ястребе подстреленный полет —

Покорные потери на плечах,

Легчайший взмах и недолет.

«Стихает бред…»

Стихает бред

Нежности, слов и зла;

В добре

Окаянной повисла

Тоска.

В скате

Стиснутых дней

— Песков

Сковано

Все, что обиднее.

Любви звонкое горе,

Напряженной ночью в пустыне

Стынет

В горле.

Необыкновенные круги

Благополучия: —

Круче,