Сон в холодном доме - [6]

Лунного моря на скалах,

Падают руки.

Берложной убыли, —

В нетерпеливом оскале,

— Губы.

И умирает

Святое противоречие

Без встречи

Рая.

Звенит тишина в виске,

Стынуть в небе образы,

Дымятся звездные росы

В песке.

«Числа» 1930, № 2–3

«Загорятся упорно глаза…»

Загорятся упорно глаза,

Метнутся сполохами души

И тяжесть видений сдушит

— Голоса.

А потом, исступленные сны

Звездопадами в черное море,

Будут вязнуть криком лесным

В горе.

Обползет круг в тишине

Равноценность, с правом единым,

И повиснуть крылья льдинами

В вышине.

К небу, опять, побредут

Без дорог — навзничь — на горы,

Впереди человек на кресте и в бреду

Загорится.

Ожидать будут вновь по ночам

Напряженного, тихого шепота

И земного, берложного пота

Палача.

«За горой залегла последняя ночь…»

За горой залегла последняя ночь,

С красной луной недвижной в зените

И шуршать облака паутиновых нитей;

На осенних кустах умирают мучительно розы,

Море рвется меж скалами в звездные клочья.

В памяти образы холодной земли, —

Человеческой жизни любовные взятки,

И слов искупленья торопливых и зябких,

И Бога их звонкие ветры мели,

К ангелам входа, глухонемым и безумным…

Человеческий мост из сплетенных людей,

Прикрепленный к райскому дереву знанья! —

— Стонал и метался под тяжестью сна

Веры, любви и надежды, и тяжестью тела,

Об дерево бился — паденьем в огонь лебедей.

«Числа» 1931, № 5

«Туманами образы от рая до ада…»

Туманами образы от рая до ада

Из болот до вершин, к исступленью

И стынут смертельною ленью,

И цепкими взмахами падают.

Измеряет в душе полуночные будни

Спокойное райское море,

В жизни безумное горе

Без веры, любви — блудное.

Усталость природно разумная —

Постоянной, невольной бедности —

Силится душу на звезды нести

В последнюю, умирая, грозу.

Кто-то упорный любви хотел,

Чтоб на земле (ведь больше нигде)

Из-за счастья скомканных дел —

Корчилось битое тело.

«О тишине мельчайшего дробленья…»

О тишине мельчайшего дробленья,

Из ничего оглохнувшего зова —

Луна молчит и море из низов

Буранами застыло в звеньях.

Молчит душа, взметенная насильем

Невольной жизни — райского закона,

Ум загнанный молитвою закован

И снится бунт ему о силе.

Тяжелым шагом Демоны повисли

Над простотой — о, так безумной, — рая

И слово в горле пламенем сгорает.

Взлетают вдруг и замирают мысли.

И умирает ночь, как умирает день,

Такие разные и равные друг другу,

Сжигая образы по облачному кругу,

Молчит душа, безлюдная везде.

«Лес, вечер, покой…»

Лес, вечер, покой,

Пролетают торжественно птицы,

Умирают звездные лица В траве под ногой.

Замирает в висках на дне

Напряженность скользкого гнева.

…Запах ушедших дней,

Запад осенний в огне…

На деревьях цветет тишина,

— Покорный, привычный плен —

Так, не сжимая колен,

В любви догорает жена.

«Числа» 1933, № 7–8

«Все тот же день всегда и снова…»

Все тот же день всегда и снова,

Все тянется крылом к закату доплеснуть.

Вот нежность вечера у озера лесного,

Глядит заклятостью хмельного слова

В случайную мою неясную весну.

— Неясная, как будто день печали,

Поет весна в сиреневых кустах;

Хотел и я запить, но песни лишь кричали,

Хотя б во сне… — о, только бы молчали

Проклятья детства моего и страх.

И этот день, чтоб только заблудиться,

В таких отчетливых и узких коридорах,

Вот в липком холоде, — и спится и не спится,

Как стынут замертво неистовые лица,

Под тяжким взглядом уличного вздора.

О, если б дни слагались из ночей!..

Чем ночь темней — беспомощность яснее:

Безумный я, преступный и ничей.

«Встречи» 1934, № 6

«Тишина, всплеск огней, тишина…»

Георгию Иванову

Тишина, всплеск огней, тишина.

Паруса привиденьями в воду повисли.

— Слушай, молчи, — это слишком немыслимо,

Ведь там наша жизнь решена. —

Только память о смерти сотри.

— Ах, слова это звездные пропасти,

И разума нам не спасти,

Посмотри, вот туда посмотри. —

Небо там, где-то, везде, —

Все равно, где глаза, и где взгляды потерей, —

Там, где парус вздыблен реей,

Загоралась печаль на прекрасной звезде.

Там наверное сердцу остыть.

Там сердце не станет биться.

Вот так умирает птица,

Вера, надежда, и стыд.

«Современные записки» Кн. LX, 1936

«Стихает день в мерцаньи паутин…»

Стихает день в мерцаньи паутин,

Тревожней птиц полет в лиловом отдаленьи,

И сердцу хочется лишь от себя уйти,

Куда то в сторону, где в медленном пути

Печальной осени холодны я колени.

Холодный шорох в хрупкой вышине

Скользит к земле прозрачным листопадом,

И солнце, будто бы огромная лампада,

Пролившись западом, припало к тишине.

Какие страшные глаза утрат,

Когда за них в борьбе смертельное виденье!

Такая будет ночь, такое — до утра…

Вот ледяным бичом затихшего бедра

Касается уже крылатое паденье.

Касается, и будто нет спасенья;

Оно звенит, как колокольный бред: —

Да, гибель здесь, вот в этом Ноябре,

И не было, не будет воскресенья.

Спасенья нет. Но отчего легко,

Как в юных снах, — их взрослые не хвалят, —

Как будто близко то, что было далеко,

Как будто музыкою огненной влеком —

Опять идти дорогой Парсифаля.

Альманах «Круг» № 1, 1936

«Цветы отцветают, не надо иллюзий…»

Цветы отцветают, не надо иллюзий,

Недетское время бродить по полям,

Недетской тревогой о загнанной музе,

Срываясь за ветром, шумят тополя.

Не надо тоски, этой ломкой надежды, —

Ведь тело привыкнет навыки хотеть —

До солнца тянутся, без всякой одежды.