Сон в холодном доме - [2]

Был любим ею я до рассвета;

Время мчалось дорогой земной,

И дышала она, будто Лета,

Легкокрылой бедою и мной.

Как же так вдруг бежит, убежала,

Тяжкой дверью прикрыла себя,

А рассвет, без конца и начала,

Леденеет, беглянкой слепя.

Зимние ямбы

Весь день тот был как счастье в тихом слоге

Зеленый свет простерся далеко,

Сжимала руку жарко и легко

Весна моя, веселая в дороге,

Чтоб всё неистовым казалось мне,

Как власть любви в невероятном сне.

И тихо бились в паутинке света

Глаза ее, бесстрашные в себе,

И не казалось мне — в такой судьбе, —

Что всё пройдет, как полыханье лета,

Как осени угрюмые дожди,

Чтоб вдруг зимой проснуться от «Не жди!»

Был праведный от часа и до часа

Тот день свободы — вечности часов,

Мерцала стрелка золотых весов

В руках любви, как солнечная масса.

Ах, жаждой полная весна моя.

Куда же ты… Так жаждой напоя!

Стоит зима у моего порога,

А ночь тиха, а ночь совсем не спит

Как тот замученный бессонницей пиит

Для трудной вечности любви своей

Средь Елисейских розовых полей.

Снежная оторопь

Снежная оторопь степью курганною

Крылья раскинула в дальний полет;

Солнце февральское розою алою

Вспыхнуло в окнах и будто поёт.

Дева высокая, убранно белая,

Снежною пылью стоит у окна;

Мать всё поёт, у стола что-то делая,

Плачет о деве — как дева бледна…

Что же в окно, среди снежного топота

Снежного чуда и детского сна,

К мальчику тихо из вьюжного пропада

Солнечным тополем бьется весна!

Дивная песня метелится ветрами,

Жарко взлетает, как искры в огне,

Смотрит в глаза его буднями светлыми,

Инеем звездным мерцает в окне.

И не уйти от тревоги и радости, —

О как родная рука горяча!

Мальчику страшно от песни и жалости —

У материнского плачет плеча.

Смерть тополей

Больные тополи Парижа

На тротуаре — как в бреду,

В угаре, листьями колыша,

Они на родину бредут.

И потрясает дымный грохот

Их тополиную тоску,

В которой слышен речки рокот,

Несущей солнце по песку.

Квартальный ветер неумелый,

Пройдя предутренней волной,

Тревожно пух роняет белый

Над звонко-каменной землей.

Над крышами поток весенний

Прохладой розовой летит,

Как чудный сон стихотворений,

Еще не павший на гранит.

Память Черноморья

У моря Черного я помню Буг:

Он тих и стар у летнего порога,

Но осенью, как отрок-недотрога,

На море грозное кидался вдруг.

Вдали — и мост, в Варваровку, понтонный;

Чуть-чуть по-эллински он музыкой звучал;

По нем стучал натужный топот конный,

А Николаев — Ольвией скучал.

Варваровка! Не скифский ли там стан

Гонял коней для эллинской заставы?

В земле, поглубже, — вот Дианы стан,

В руке — стрела охотничей забавы;

В глазах ее и мужество, и робость…

Историей весь берег перекрыт!

Археология, божественная пропасть,

А сад в цвету, весь пчёлами покрыт!

И вот, как в дни «Крещения Руси»,

Раздетые аттические боги

Потоплены в волнах; пощады не проси;

Об лодку мрамором их бьются ноги…

А белые акации цветут

В неистовом и теплом аромате,

Вот полнолуние, и вот поют

Все соловьи в сиреневой прохладе.

Росисто утро. День настал, пришел,

Плечом широким Буг коснулся моря,

Гудит буксир, он из породы пчёл,

Идет, дымит, с волной высокой споря.

Птичий базар

Что так слабо бьется сердце

С мертвой силой на земле —

Вот на проволочной дверце

Та же кровь, что на крыле;

Или воля птичья ниже

Всех прославленных свобод,

Или песнями обижен

Весь березовый народ;

Или птице быть пристало

В томноте да на шестке,

Чтоб торжественнее стало

Пенье в клеточной тоске;

Ходят люди среди клеток,

Тычут пальцем всем в глаза;

Водят люди своих деток,

Чтоб глазеть на голоса.

Вики Оболенская

Судья нацист бандиту дал топор,

Чтоб палачом был русской партизанки;

На русскую смотрел, как смерть, в упор,

На раны черные её и ранки.

Тюремный двор — застенок палачей;

Вот щелкает ефрейтор каблуками;

Не видит он живых ее очей,

Кровавый лик с кровавыми губами.

Ах, Вики, Вики, как ты хороша, —

С тобою Родина, весь мир с тобою!

Удара ждешь, едва-едва дыша,

Но вся душа твоя зовёт всех к бою.

Чудовищен нацистов балаган,

Вот эта плаха, — как «почет принцессе»…

Известный Франции Гаврошка-хулиган

Стоял с тобою рядом на процессе!

Палач бандит, ему под стать — судья

Вели игру в кровавом исступленьи;

Был проклят час предутреннего дня

И к плахе аккуратные ступени.

Бессмертье здесь, оно ведь — навсегда,

Таких, как ты, народ не забывает:

Крылатым воином — когда беда,

И смерти мертвенной герой не знает.

1944

Деревенская баллада

Буря снегом замела

Две избушки на откосе;

Будто льдины от весла —

Тучи лунные в морозе;

За откосом — мутный свет,

Вдоль избушек — волчий след.

Два соседа — два врага —

И судили, и рядили —

Как делить им два стога,

Что под снегом звездным стыли.

Помирились всё ж в Сочельник

И пошли за водкой в Ельник.

А когда домой пришли —

Много пили, много ели,

Табачок примерно жгли,

Друг на друга не смотрели.

Ведь привычно было так —

У соседа брать табак.

Вот Иван и говорит:

«Ты свою жену не знаешь,

Марья за меня сгорит, —

Ты жену, ведь, не ласкаешь»…

И Степан с Иваном пьют,

Об ладонь ладонью бьют.

Ночи лунные прошли,

Марья Ваню отравила,

А потом, весной, нашли

Марью: умерла на вилах.

Что ж, Степан ее убил —

Муж, который не любил.

Так делили два стога,

Что казались лишь стогами;

Боги были в сапогах

Эллинийскими богами, —

Мужики российской были,

Мягче воска, проще пыли.

Мольба

В пышных храмах торжество: