Соловьиное эхо - [23]

Конец всему;

Но самый прах с любовью, с наслажденьем

Я обойму.

Так предо мной дай волю сердцу биться

И не лукавь!

Я знаю край, где все, что может сниться,

Трепещет въявь.

И не зови – но песню наудачу

Любви запой;

На первый звук я, как дитя, заплачу —

И за тобой!

1847

Метель

Ночью буря разозлилась,

Крыша снегом опушилась,

И собаки – по щелям.

Липнет глаз от резкой пыли,

И огни уж потушили

Вдоль села по всем дворам.

Лишь в избушке за дорогой

Одинокой и убогой

Огонек в окне горит.

В той избушке только двое.

Кто их знает – что такое

Брат с сестрою говорит?

«Помнишь то, что, умирая,

Говорили нам родная

И родимый? – отвечай!..

Вот теперь – что день, то гонка,

И крикливого ребенка,

По́век девкою, качай!

И когда же вражья сила

Вас свела? – Ведь нужно ж было

Завертеться мне в извоз!..

Иль ответить не умеешь?

Что молчишь и что бледнеешь?

Право, девка, не до слез!»

«Братец милый, ради Бога,

Не гляди в глаза мне строго:

Я в ночи тебя боюсь». —

«Хоть ты бойся, хоть не бойся,

А сойдусь – не беспокойся,

С ним по-свойски разочтусь!»

Ветер пуще разыгрался;

Кто-то в избу постучался.

«Кто там?» – брат в окно спросил.

«Я прохожий – и от снега

До утра ищу ночлега», —

Чей-то голос говорил.

«Что ж ты руки-то поджала?

Люльку вдоволь, чай, качала.

Хоть грусти, хоть не грусти;

Нет меня – так нет и лени!

Побеги проворней в сени

Да прохожего впусти».

Чрез порог вступил прохожий;

Помолясь на образ Божий,

Поклонился брату он;

А сестре как поклонился

Да взглянул, – остановился,

Точно громом поражен.

Все молчат. Сестра бледнеет,

Никуда взглянуть не смеет;

Исподлобья брат глядит;

Всё молчит, – лучина с треском

Лишь горит багровым блеском,

Да по кровле ветр шумит.

1847

«Поделись живыми снами…»

Поделись живыми снами,

Говори душе моей;

Что не выскажешь словами —

Звуком на́ душу навей.

1847

«Ее не знает свет, – она еще ребенок…»

Ее не знает свет, – она еще ребенок;

Но очерк головы у ней так чист и тонок

И столько томности во взгляде кротких глаз,

Что детства мирного последний близок час.

Дохнет тепло любви, – младенческое око

Лазурным пламенем засветится глубоко,

И гребень, ласково-разборчив, будто сам

Пойдет медлительней по пышным волосам,

Персты румяные, бледнея, подлиннеют…

Блажен, кто замечал, как постепенно зреют

Златые гроздия, и знал, что, виноград

Сбирая, он вопьет их сладкий аромат!

1847

Нептуну Леверрье

Птицей,

Быстро парящей птицей Зевеса

Быть мне судьбою дано всеобъемлющей.

Ныне, крылья раскинув над бездной

Тве́рди, – ныне над высью я

Горной, там, где у ног моих

Воды,

Вечно несущие белую пену,

Стонут и старый трезубец Нептуна

В темных руках повелителя строгого блещет.

Нет пределов

Кверху, и нет пределов

Книзу.

Здравствуй!

На половинном пути

К вечности здравствуй, Нептун! Над собою

Слышишь ли шумные крылья и ветер,

Спертый нагрудными сизыми перьями?

Здравствуй!

Нет мгновенья покою;

Вслед за тобою летящая

Феба стрела, я вижу, стоит,

С визгом перья поджавши, в эфире.

Ты промчался, пронесся, мелькнул и сокрылся,

А я!

Здравствуй, Нептун!

Слышишь ли, брат, над собою

Шумный полет? – Я принес

С жаркой, далекой земли,

Кровью упитанной,

Трупами тучной,

Лавром шумящей,

Мой привет тебе: здравствуй, Нептун!

Вечно, вечно,

Как бы ни мчался ты, брат мой,

Крылья мои зашумят, и орлиный

Голос к тебе зазвучит по эфиру:

Здравствуй, Нептун!

1847

«С корзиной, полною цветов, на голове…»

С корзиной, полною цветов, на голове

Из сумрака аллей она на свет ступила, —

И побежала тень за ней по мураве,

И пол-лица ей тень корзины осенила;

Но и под тению узнаешь ты как раз

Приметы южного созданья без ошибки —

По светлому зрачку неотразимых глаз,

По откровенности младенческой улыбки.

1847

«Летний вечер тих и ясен…»

Летний вечер тих и ясен;

Посмотри, как дремлют ивы;

Запад неба бледно-красен,

И реки блестят извивы.

От вершин скользя к вершинам,

Ветр ползет лесною высью.

Слышишь ржанье по долинам?

То табун несется рысью.

1847

«Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках…»

Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках,

Если луна с высоты прямо глядит на меня

И, проникая стекло, нарисует квадраты лучами

По́ полу, комнату всю дымом прозрачным поя,

А за окошком в саду, между листьев сирени и липы,

Черные группы деля, зыбким проходит лучом

Между ветвями – и вниз ее золоченые стрелы

Ярким стремятся дождем, иль одинокий листок

Лунному свету мешает рассыпаться по земи, сам же,

Светом осыпанный весь, черен, дрожит на тени.

Я восклицаю: блажен, трижды блажен, о Диана,

Кто всемогущей судьбой в тайны твои посвящен!

1847

«Странное чувство какое-то в несколько дней владело…»

Странное чувство какое-то в несколько дней овладело

Телом моим и душой, целым моим существом:

Радость и светлая грусть, благотворный покой и желанья

Детские, резвые – сам даже понять не могу.

Вот хоть теперь: посмотрю за окно на веселую зелень

Вешних деревьев, да вдруг ветер ко мне донесет

Утренний запах цветов и птичек звонкие песни —

Так бы и бросился в сад с кликом: пойдем же, пойдем!

Да как взгляну на тебя, как уселась ты там безмятежно

Подле окошка, склоня иглы ресниц на канву,

То уж не в силах ничем я шевельнуться, а только

Всю озираю тебя, всю – от пробора волос

До перекладины пялец, где вольно, легко и уютно,

Складки раздвинув, прильнул маленькой ножки носок.

Жалко… да нет – хорошо, что никто не видал, как взглянула