Соловьиное эхо - [22]

Несбыточное в нашем бедном мире,

И грудь вздыхает радостней и шире,

И вновь кого-то хочется обнять.

Придет пора – и скоро, может быть, —

Опять земля взалкает обновиться,

Но это сердце перестанет биться

И ничего не будет уж любить.

1847

Фантазия

Мы одни; из сада в стекла окон

Светит месяц… тусклы наши свечи;

Твой душистый, твой послушный локон,

Развиваясь, падает на плечи.

Что ж молчим мы? Или самовластно

Царство тихой, светлой ночи мая?

Иль поет и ярко так и страстно

Соловей, над розой изнывая?

Иль проснулись птички за кустами,

Там, где ветер колыхал их гнезды,

И, дрожа ревнивыми лучами,

Ближе, ближе к нам нисходят звезды?

На суку, извилистом и чудном,

Пестрых сказок пышная жилица,

Вся в огне, в сиянье изумрудном,

Над водой качается жар-птица;

Расписные раковины блещут

В переливах чудной позолоты,

До луны жемчужной пеной мещут

И алмазной пылью водометы.

Листья полны светлых насекомых,

Все растет и рвется вон из меры,

Много снов проносится знакомых,

И на сердце много сладкой веры.

Переходят радужные краски,

Раздражая око светом ложным;

Миг еще – и нет волшебной сказки,

И душа опять полна возможным.

Мы одни; из сада в стекла окон

Светит месяц… тусклы наши свечи;

Твой душистый, твой послушный локон,

Развиваясь, падает на плечи.

1847

«Спи – еще зарею…»

Спи – еще зарею

Холодно и рано;

Звезды за горою

Блещут средь тумана;

Петухи недавно

В третий раз пропели,

С колокольни плавно

Звуки прилетели.

Дышат лип верхушки

Негою отрадной,

А углы подушки —

Влагою прохладной.

1847

«Свеж и душист твой роскошный венок…»

Свеж и душист твой роскошный венок,

Всех в нем цветов благовония слышны,

Кудри твои так обильны и пышны,

Свеж и душист твой роскошный венок.

Свеж и душист твой роскошный венок,

Ясного взора губительна сила, —

Нет, я не верю, чтоб ты не любила:

Свеж и душист твой роскошный венок.

Свеж и душист твой роскошный венок,

Счастию сердце легко предается:

Мне близ тебя хорошо и поется.

Свеж и душист твой роскошный венок.

1847

«Что за вечер! А ручей…»

Что за вечер! А ручей

Так и рвется.

Как зарей-то соловей

Раздается!

Месяц светом с высоты

Обдал нивы,

А в овраге блеск воды,

Тень да ивы.

Знать, давно в плотине течь:

Доски гнилы, —

А нельзя здесь не прилечь

На перилы.

Так-то все весной живет!

В роще, в поле

Все трепещет и поет

Поневоле.

Мы замолкнем, что в кустах

Хоры эти, —

Придут с песней на устах

Наши дети;

А не дети, так пройдут

С песнью внуки:

К ним с весною низойдут

Те же звуки.

1847

Змей

Чуть вечернею росою

Осыпается трава,

Чешет косу, моет шею

Чернобровая вдова.

И не сводит у окошка

С неба темного очей,

И летит, свиваясь в кольца,

В ярких искрах длинный змей.

И шумит все ближе, ближе,

И над вдовьиным двором,

Над соломенною крышей

Рассыпается огнем.

И окно тотчас затворит

Чернобровая вдова;

Только слышатся в светлице

Поцелуи да слова.

1847

Лихорадка

«Няня, что-то все не сладко!

Дай-ка сахар мне да ром.

Все как будто лихорадка,

Точно холоден наш дом».

«Ах, родимый, Бог с тобою:

Подойти нельзя к печам!

При себе всегда закрою,

Топим жарко – знаешь сам».

«Ты бы шторку опустила…

Дай-ка книгу… Не хочу…

Ты намедни говорила,

Лихорадка… я шучу…»

«Что за шутки спозаранок!

Уж поверь моим словам:

Сестры, девять лихоманок,

Часто ходят по ночам.

Вишь, нелегкая их носит

Сонных в губы целовать!

Всякой болести напросит,

И пойдет тебя трепать».

«Верю, няня!.. Нет ли шубы?

Хоть всего не помню сна,

Целовала крепко в губы —

Лихорадка ли она?»

1847

Диана

Богини девственной округлые черты,

Во всем величии блестящей наготы,

Я видел меж дерев над ясными водами.

С продолговатыми, бесцветными очами

Высоко поднялось открытое чело, —

Его недвижностью вниманье облегло,

И дев молению в тяжелых муках чрева

Внимала чуткая и каменная дева.

Но ветер на заре между листов проник, —

Качнулся на воде богини ясный лик;

Я ждал, – она пойдет с колчаном и стрелами,

Молочной белизной мелькая меж древами,

Взирать на сонный Рим, на вечный славы град,

На желтоводный Тибр, на группы колоннад,

На стогны длинные… Но мрамор недвижимый

Белел передо мной красой непостижимой.

1847

«Уснуло озеро; безмолвен черный лес…»

Уснуло озеро; безмолвен черный лес;

Русалка белая небрежно выплывает;

Как лебедь молодой, луна среди небес

Скользит и свой двойник на влаге созерцает.

Уснули рыбаки у сонных огоньков;

Ветрило бледное не шевельнет ни складкой;

Порой тяжелый карп плеснет у тростников,

Пустив широкий круг бежать по влаге гладкой.

Как тихо… Каждый звук и шорох слышу я;

Но звуки тишины ночной не прерывают, —

Пускай живая трель ярка у соловья,

Пусть травы на воде русалки колыхают…

1847

«Полно спать: тебе две розы…»

Полно спать: тебе две розы

Я принес с рассветом дня.

Сквозь серебряные слезы

Ярче нега их огня.

Вешних дней минутны грозы,

Воздух чист, свежей листы…

И роняют тихо слезы

Ароматные цветы.

1847

«О, не зови! Страстей твоих так звонок…»

О, не зови! Страстей твоих так звонок

Родной язык.

Ему внимать и плакать, как ребенок,

Я так привык!

Передо мной дай волю сердцу биться

И не лукавь,

Я знаю край, где все, что может сниться,

Трепещет въявь.

Скажи, не я ль на первые воззванья

Страстей в ответ

Искал блаженств, которым нет названья

И меры нет?

Что ж? Рухнула с разбега колесница,

Хоть цель вдали,

И, распростерт, заносчивый возница

Лежит в пыли.

Я это знал – с последним увлеченьем