Соловецкое чудотворство - [17]
Выдали мне вохровский паёк — кашу с маслом — показалось, вкуснее не едал с той поры как, до революции ещё, купец один, кутила, водил к Тестову. Голоден так, что кишки пищат, но трапезую неспешно, а сам раздумываю про новый свой оборот жизни. Бес искушения тут как тут, уговаривает меня соглашаться, всё лишнее протянешь, а хорошим шутом будешь — большое послабление получишь, а может и такое получиться, что по представлению начальства и на волю выйдешь. Правда, редко кто с Соловков до срока на волю выходил, но всё ж бывали случаи. Вспомнилась мне история Френкеля поганого, соловецкого каторжника, ныне большого чекиста.
ПРО ФРЕНКЕЛЯ ПОГАНОГО
Напрасно вы приписываете мне антисемитизм или неуважение к еврейскому народу-племени. Люди как люди, давно с нами живут и многие из них, сам замечал, Россию любят, а иные и Христа почитают — что про таких плохого скажешь? Да если бы всё так просто было! Нет, куда всё сложнее. Верно, живут они с нами и люди как люди, те же заботы у них, те же печали и радости, да есть у них вера своя, цель некая, которую таит сей народ глубоко. А не было бы такой веры и цели, давно бы народ их потерялся, рассеялся, смешался с другими народами, среди коих живут. Вот тут-то мне не по себе становится. Как же так? Из иудейского народа Спаситель вышел, и весь народ его отверг и отрёкся. И не пропал ведь, хоть и разошёлся по всему свету. Одни в лавочках торгуют, другие на скрипочках пиликают, третьи деньгами ворочают неслыханными, а есть и такие, что наганами размахивают. На разных языках разговаривают, даже думают по-разному: один, скажем, буржуй, другой комиссар, а есть меж ними неосязаемое единство и сознание своей богоизбранности. Иной из них и маленький, и слабенький, и захудаленький, а знает твёрдо, что его народ особенный и предстоят ему мировые свершения. Да только мы-то, христиане, иное знаем — дождутся они не мессии, а антихриста. Вот отчего страшно-то!
Ну да это разговор особый и сейчас ни к чему. Даль будущих времён не станем обсуждать, хватит нам горестного настоящего… Все люди, все человеки, одни плохие, другие хорошие, у всякого народа свой талан. Только пусть уж граждане евреи на меня не обижаются, правда это — ни в одной нации таких ловчил нет, как в их. Жизнь ли их тяжкая к этому приучила, характер ли такой, а ловкостью и настырностью они всех побеждают. И в лагерях тоже, сами знаете, умеют и здесь евреи находить тёпленькое местечко. Ну не все, не все, не стану спорить… Только вот не случайно, что единственным освободившимся с Соловков и в карьере преуспевшим оказался этот самый Френкель.
Если сказку про него сказывать, то так начать: жил-был СЛОН и жил-был Френкель, и вот этот самый Френкель Натан Аронович свалил того СЛОНa…
СЛОН тогда был великий и могучий, тысяч тридцать народу на него каждогодно работало, за зиму половина передохнет, новых навезут. А всё ж жилось тогда не так, как нам, посвободнее — времена помягче были. До того дело доходило, что разрешалось арестантам иметь свой театр, свой музей, свою библиотеку и даже издавать свой журнал и свою еженедельную газету! Вот уж сказка! Сам не верил, да недавно погнали нас увязывать соловецкую библиотеку, там я эти журналы увидел да и ещё кой в какие бумажки нос сунул… (А к чему бы это, ребята, архивы на материк вывозят?) Да вот смех, вычитал я, между прочим, в некой газетке, как один наш большой вождь сказал, что в буржуйских странах рабочий класс живёт хуже, чем наши советские зэки. В самом деле… Вот когда построят они у себя коммунию, тогда и будут жить так же хорошо, как на Соловках!
И стать бы Соловкам мировым образцом, да прибыл на остров этот самый Френкель, и скоро наши советские зэки стали жить хуже эксплуатируемого пролетариата всех стран…
Прибыл Френкель, понятно, не по своей доброй воле, а с червонцем в виде подарка за свою ловкость, и тут же опять принялся ловчить. Как зэка освободиться? Во все времена один путь был: помочь тюремщикам своих соузников получше угнетать. Вот, скажем, в хитрой Америке думали: как сделать на тюрьмах решётки покрепче, чтоб никак их не перепилить? И решили, что лучше самих зэков об этом никто не додумается. Объявили конкурс и снисхождение срока. И что думаете — изобрёл один ловкий (не иначе нашему Френкелю родственник). Предложил он, чтоб прутья на оконных решётках были полыми и внутри свободно ходил второй стальной прут. Первый-то прут можно перепилить, а как второй взять — вертится он и пилке не даётся.
И Френкель наш тоже придумал… (Мошенник он был тёртый, валютными делами от Одессы до Москвы ворочал, видно, не дал кому-то на лапу, вот и попал на Соловки за «экономический шпионаж», как теперь банкирские дела именуются.) Присмотрелся он, чем соловецкая вольница занимается, видит — валят лес. (Страшное преступление это — заповедный остров трогать, на материке, что ль, лесу мало, да нынешние об этом не думают, им бы сей день поцарствовать, а там хоть потоп!) Валят лес, а план-добыча не растёт. Известно, рабский труд самый непроизводительный. Френкель умно смекнул: дай людям хоть чуточку свободы — лучше заработают. Вот и вызвался он поднять производительность труда и просит определить ему бригаду. Сумел как-то до начальства дойти, «подмазал», что ли, кого. Начальник сначала поорал на него за такую дерзость и согласился, только предупредил: «Месяц тебе сроку, не наладишь — внесу тебя в чистый лист». — «Только вы мне на это время, — просит хитрец, — полную власть над моей бригадой дайте». Разрешил начальник.
«Трилогия московского человека» Геннадия Русского принадлежит, пожалуй, к последним по-настоящему неоткрытым и неоценённым литературным явлениям подсоветского самиздата. Имевшая очень ограниченное хождение в машинописных копиях, частично опубликованная на Западе в «антисоветском» издательстве «Посев», в России эта книга полностью издавалась лишь единожды, и прошла совершенно незаметно. В то же время перед нами – несомненно один из лучших текстов неподцензурной российской прозы 1960-70-х годов. Причудливое «сказовое» повествование (язык рассказчика заставляет вспомнить и Ремизова, и Шергина) погружает нас в фантасмагорическую картину-видение Москвы 1920-х годов, с «воплотившимися» в ней бесами революции, безуспешно сражающимися с русской святостью.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не сравнивайте героя рассказа «Король в Нью-Йорке» с председателем Совета Министров СССР Косыгиным, которого Некрасов в глаза никогда не видел, — только в кино и телевизионных репортажах. Не о Косыгине его рассказ, это вымышленная фигура, а о нашей правящей верхушке, живущей придворными страстями и интригами, в недосягаемой дали от подлинной, реальной жизни.Рассказ «Король в Нью-Йорке» направлен не только против советских нравов и норм. Взгляните глазами его автора на наших нынешних «тонкошеих» и розовощеких мундирных и безмундирных руководителей, для которых свобода и правда, человечность и демократия — мало чего стоящие слова, слова, слова…Л.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Не научный анализ, а предвзятая вера в то, что советская власть есть продукт российского исторического развития и ничего больше, мешает исследователям усмотреть глубокий перелом, внесенный в Россию Октябрьским переворотом, и то сопротивление, на которое натолкнулась в ней коммунистическая идея…Между тем, как раз это сопротивление, этот конфликт между большевизмом и Россией есть, однако, совершенно очевидный факт. Усмотрение его есть, безусловно, необходимая методологическая предпосылка, а анализ его — важнейшая задача исследования…Безусловно, следует отказаться от тезиса, что деятельность Сталина имеет своей конечной целью добро…Необходимо обеспечить методологическую добросовестность и безупречность исследования.Анализ природы сталинизма с точки зрения его отношения к ценностям составляет методологический фундамент предлагаемого труда…
«Все описанные в книге эпизоды действительно имели место. Мне остается только принести извинения перед многотысячными жертвами женских лагерей за те эпизоды, которые я забыла или не успела упомянуть, ограниченная объемом книги. И принести благодарность тем не упомянутым в книге людям, что помогли мне выжить, выйти на свободу, и тем самым — написать мое свидетельство.»Опубликовано на английском, французском, немецком, шведском, финском, датском, норвежском, итальянском, голландском и японском языках.
Известный британский журналист Оуэн Мэтьюз — наполовину русский, и именно о своих русских корнях он написал эту книгу, ставшую мировым бестселлером и переведенную на 22 языка. Мэтьюз учился в Оксфорде, а после работал репортером в горячих точках — от Югославии до Ирака. Значительная часть его карьеры связана с Россией: он много писал о Чечне, работал в The Moscow Times, а ныне возглавляет московское бюро журнала Newsweek.Рассказывая о драматичной судьбе трех поколений своей семьи, Мэтьюз делает особый акцент на необыкновенной истории любви его родителей.
Книга принадлежит к числу тех крайне редких книг, которые, появившись, сразу же входят в сокровищницу политической мысли. Она нужна именно сегодня, благодаря своей актуальности и своим исключительным достоинствам. Её автор сам был номенклатурщиком, позже, после побега на Запад, описал, что у нас творилось в ЦК и в других органах власти: кому какие привилегии полагались, кто на чём ездил, как назначали и как снимали с должности. Прежде всего, книга ясно и логично построена. Шаг за шагом она ведет читателя по разным частям советской системы, не теряя из виду систему в целом.