Соловецкое чудотворство - [15]

Только утром его, смрадного и униженного, на свет Божий вывели. Однако приосанился, приободрился, мечтает, как отец народов ему за разоблачение новой контры новый орден выдаст, тем себя поддерживает в мыслях. Вводят его в кабинет начальника. Он как закричит: «Встать! Сдать оружие! Вы арестованы!» Начлаг сидит за столом, рассматривает вошедшего с любопытством. А тот разоряется: «Именем вождя, стреляйте в него!» Никто не шевелится. Начлаг говорит, зажимая нос: «Уведите этого засранца!»

Вытолкали его в другую комнату. Заходит туда начальник чином пониже, протягивает бумагу: «Ознакомьтесь». Читает тот и глазам не верит.

«Совершенно сверхсекретно.

Приказ наркома № 1.

К вам препровождается означенный гражданин без фамилии, имени, отчества, именуемый в дальнейшем «означенный гражданин», на постоянное жительство.

По отношению к означенному гражданину предписывается:

1. Не называть его по фамилии, имени, отчеству.

2. Ничем не ограничивать свободы передвижения по территории.

3. К работам не привлекать.

4. Не применять по отношению к означенному гражданину оружия и иных мер воздействия за любой проступок.

5. Любое общение с означенным гражданином, устное или письменное, карается немедленной смертной казнью.

6. Выдавать означенному гражданину питание и предоставлять ночлег по всей территории, не входя с ним в общение.

7. Означенному гражданину запрещено иметь при себе личное оружие, ножи, верёвки, пояс и подтяжки.

Нарком (подпись)».

Увидел означенный гражданин подпись своего сменщика-инородца и без памяти на пол рухнул.

Очнулся уже за оградой. Поплёлся куда не знает. Штаны всю дорогу спадали, а мундир, как ни странно, с ромбами в петличках сохранился. Куда деваться, кому пожаловаться? Предал его отец родной, Властелин его. Идёт он малюткой беззащитным.

Захотелось ему жрать. Зашёл в красноармейскую столовку. Ему сразу, ничего не говоря, черпак баланды. Попробовал ложку и плюнул. «Что у вас еда такая плохая?» — спрашивает. Никто ему не отвечает, все отворачиваются.

Вышел на взморье. Посидел на камушке, о своей горькой доле попечалился. «Эх, — горюет, — мало ли я людей перевёл, всех казнил, никого не миловал, мало ли кровушки человечьей пролил, матерей, жён да малых детушек сиротил, за что же меня так? Где правда?» Так-то палач возроптал. К ночи холодно стало. Поплёлся в казарму. У солдатни всегда весело: про баб разговоры, про водку, курево — хоть топор вешай, в шашки играют — не горюют. Он взошёл — все сразу примолкли. «Говорите, говорите, ребята, — обращается, — я ничего». Быстро человек себя в унижении теряет. И надо же, тут у него штаны без пояса спали. Один балагур, шут казарменный, осклабился: «А где те, позвольте спросить, ваши ежовые рукавички? Уж не за поясом ли заткнуты?» Казарма животики надорвала, да не заметили, как командир вошёл. «А ну, весельчак, — говорит, — выходи за нарушение секретной инструкции». Вывели парня на смерть бледного, вскоре выстрел хлопнул. Пропал Вася.

Странная жизнь у Малютки началась. Куда хочет, туда и ходит, всюду его пускают. Вот только на катер не сажают, отпихивают невежливенько, а так — везде ходи. Он и ходит повсюду, в любую зону. Никто решительно его не касается, обходят сторонкой. Только приметили: где он появился, быть беде.

Захотел он к зэкам примкнуть. Встал в задний ряд колонны, да его зэки погнали: «Этой чести ещё надо заслужить!» Тут он им речь произнёс: «Братцы! (Во как заговорил!) Да вы же невинные люди! Почему же вы терпите эти мучения? А ну хватай конвоиров! Разоружай охрану, братцы! И пошлём письмо нашему вождю, он нам поможет!» Тут охрана набежала, командует колонне: «Кругом! Шагом марш под расстрел!» Он с ними пошёл. Всех постреляли, а его не тронули, хоть и рвался он под пули встать.

Начал он тогда повсюду ходить и такое говорить, что повторить никто не решится, бегут все от него сломя голову, уши пальцами затыкают, знают, что за это полагается. В старину-то проще было — тогда важным арестантам рот завязывали: клали поперёк рта палочку с тесёмочками и тесёмочки на шее завязывали. Во время еды ту палочку изо рта вынимали, а сказанные преступником поносные слова записывали на бумажку и бумажку ту отсылали в Тайную канцелярию. Ну а теперь проще дело — полная свобода слова по новой конституции, говори что хочешь, только слушать не дают…

Некому ему всю правду-матку высказать, вот и выбрал он бел-горюч камень, под ним ямку выкопал, туда всё высказал, ямку зарыл и камнем завалил. А какой это камень — пойди найди, много всяких камней на острове. Вот когда камень в будущем времени найдут, отвалят, вырастет из той ямки звонколистая осина и прозвенит своими листочками правду на весь мир…

Так и мыкается он, неприкаянный, по всем островам соловецким, Вечного Жида вроде, Агасфера, смерти ищет, а смерть его не берёт, все кругом мучаются, а ему мучаться не дают. Страшнее ада это — в земном аду находиться ни мучеником, ни мучителем. Уж чего бы проще смерть найти в сём смертном месте, куда людей на измор свезли, помереть здесь в любую минуту что чихнуть, а ему — нет. Уж он на всё пускался — во все запретные места шёл, под проволоку лазил, на стену кремлёвскую карабкался — не стреляют его. Когда очень уж надоест — возьмут под микитки и в сторону отнесут. Уж он и вешаться примерялся — верёвки не нашёл. Топиться хотел — вода перед ним расступается. В море кидался — не берёт его море, аки кал на берег выносит…