Соловецкое чудотворство - [14]

Очухался — едет в поезде. Вагон как вагон, только на окнах решётки. «Эй, адъютант!» — кричит. Подбегает проворный адъютант: «Чего изволите?» — «Почему на окнах решётки?» — «А это чтоб оградить вашу персону от проявления восторженных чувств жителей». — «Как думаешь, любит меня народ?» — «Ещё как любит! Не токмо люди, каждая русская осинка вас ох как любит!» — «А за что меня любят?» — «Как же вас не любить, когда вы такой большой вождь». — «Верно. Чёрт возьми, не за мою же шевелюру меня народ любит!» (А у него из всех телесных богатств и была-то одна долгая волосня, очень он тем даром гордился и от него многим в карьере преуспел.) «Ну, — командует, — тащи опохмелиться!»

Пил он беспробудно всю дорогу. Очухался уже на катере в морском пространстве. Морское волнение всё нутро ему вывернуло, вытрезвел он и ещё пуще озлился. «Ну, — думает, — всех в пух и прах разнесу!»

Причалил катер к пристани соловецкой. Выступает грозный начальник на берег. Только странно — никто его не встречает, никто не рапортует, ни музыки, ни почётного караула. А катер почему-то назад отвалил. Остался гость соловецкий на берегу совсем один.

Ничего не понимает. Идёт. Тихо что-то вокруг и пустынно. Посмотрел на стены соловецкие — ничего построечка, для тюрьмы пригодна. А где же тюремщики? Присмотрелся: вроде ковыряются какие-то людишки, даже не людишки, а тени людские…

Эх, самый момент сейчас рюмашку пропустить для разгону!.. Да не добыть никакими силами, дайка чафирки хлебнуть…

Да… пробирается тут мимо какой-то доходяга. Начальник манит его к себе, а тот ноль внимания — вроде и в форме человек, да уж больно мелковат и несолиден. Тут начальник как заорёт, а голос у него мальчишеский, скопческий: «Стой, мерзавец, застрелю!» — схватился рукой за кабур — нет с ним оружия, а то бы застрелил. «Мерзавец» остановился. Хоть и мелковат шкет, а пищит важно — мало ли начальников, и вправду застрелит, с них станется — напуган наш брат. «Ты знаешь, кто я такой?» — начальник его грозно спрашивает. «Не знаю», — зэка отвечает. У начальника на время дар речи пропал, побелел, зубы стучат, трясётся от злобы — если бы его матом обложили, легче бы снёс, а то вдруг его, такого известного вождя, не знают! «Да я тебя расстреляю!» — шипит. Зэка попался из робких, бежать бросился. Начальник за ним. Подбегает к толпе зэков, кричит: «Где этот мерзавец?» А кто «мерзавец», не поймёт, кругом все одинаковые, в бушлатах, грязные, рожи землистые.

Обступили его зэки, рассматривают. А начальник заробел. И телом он мелковат, и духом, от трусости великой и злобствовал. Уже боится спросить: знаете ли меня? Вдруг знают, кто их главный мучитель, несдобровать тогда: у кого лопата в руках, у кого кирка. «Где ваш конвой?» — спрашивает. «А мы расконвоированные. Бечь-то всё одно некуда», — ему отвечают, а самый смелый спрашивает: «А вы кто будете?» — «Я? Что мне с тобой разговаривать! Быстро вызовите мне командира!» Тут один весёлый догадался: «Братцы, да это же лилипут из цирка, ей-Богу, в клубе будет выступать!» Заржали арестанты. «Эк здорово у тебя получилось! Сам-то по какой статье? Что у тебя за обновка? Дай-ка фуражечку примерить!» И давай его шпынять и подталкивать. Начальник в пущей ярости орёт: «Всех перестреляю!», а толпа гогочет: «Во даёт! Сразу видно — артист!» Насилу он от них отбился.

Идёт к вахте. «Вызвать ко мне начальника караула!» — командует. А тот попался несмышлёный: «Отойди от зоны, стрелять буду! Часовой есть лицо неприкосновенное!» — «Да ты знаешь, кто я такой?» — «Отойди от зоны, стреляю!»

Хорошо попался тут один вольняшка, подивился он на шкета в командирской форме, объяснил, как пройти на дачу в Горки, где начлаг проживает. Малютке делать нечего, попёр пёхом. «Ладно, — думает, — я вас за это укатаю! Вы мне поплатитесь, подлецы, со всех шкуры спущу!» Придумывает, какую им казнь назначить. Всех приговорил к высшей, а адъютанту-лизоблюду, который его столь странно покинул, не знает даже, какую страшную казнь изобрести. Не человек идёт, ком злобы катится. Чтоб его, первого начальника, второго вождя, которого весь народ знает, так бесчестили! Ясно: вредители здесь и изменники. Нет, не зря его сюда Властелин послал, крамола здесь гнездо свила!

Подходит к крамольному гнезду. Дачка весёленькая на горушке стоит, а у ворот внизу часовой. «Вам куда?» — часовой спрашивает. «Живо начальника! Веди к нему!» — «Предъявите пропуск». — «Ах ты такой-сякой (матом его), меня не знаешь?» — «Не знаю, а вы много себе позволяете». — «Да я тебя под трибунал за то, что ты своего наркома не знаешь!» — «Без пропуска никого пускать не велено. Могу вызвать начальника караула». — «Всех, всех арестую!» — Малютка от злости чуть по земле не катается.

Выходит начальник караула. «Чего вам, гражданин?» — «Ты видишь, кто я?» Тот не понимает. «Я ваш нарком. Немедленно проведите меня к начлагу. Вы должны арестовать его и тут же привести приговор в исполнение». Тот мнётся. «Ну живо!» — «Начлага на месте нет. Он уехал на моторной лодке с дамами на пикник… И потом… я не знаю, тот ли вы, за кого себя выдаёте? О вашем прибытии никаких инструкций не получено. Я обязан вас задержать, гражданин!» У наркома — шары на лоб, за грудь хватается, красный как рак сделался. «Измена!» — кричит шёпотом. Очухался немного, пищит: «Ты что, меня по портрету не знаешь?» — «Устав караульной службы предписывает не доверять зрительному сходству. В лице у вас что-то есть, а ростом вы что-то не того, тот ведь великан!» — «Да кто вам сказал? Вам что, мандат показать?» — «Покажите». Полез нарком в карман — никаких ксив там, к удивлению его, не оказалось. «Мои документы остались на катере, да и не обязан я предъявлять их младшему по званию. Следуйте за мной!» — «Нет, гражданин, это вы следуйте за мной. Я обязан вас задержать впредь до установления личности». — «Измена! На помощь!» — орёт Малютка. Тут бойцы его под микитки подхватили и запихнули в погреб, где у отцов-архимандритов квас хранился. Поверженный нарком в их руках как змей вертелся и одного за руку цапнул, за что по зубам схлопотал. Орал он благим матом, руку, об железную дверь стуча, повредил, да всё без толку. Уж он и наплакался там, и под себя сделал. А вечером слышал, как прошла мимо погреба компания с дамским щебетанием и смехом и сказал кто-то: «Ладно, пусть посидит».