Соломенный кордон - [89]

Ходи изба, ходи печь,

Ходи и голландка.

У меня одна милашка,

И та атаманка.

Лилия ответила:

Ах, ты, милый, гад ты, гад ты!

Говорил, что не женат ты,

А вон стоит твоя жена

И четыре пацана!

Последнюю частушку из-за расстояния я разобрал с трудом:

Подарила дроле шапку,

А он требует картуз.

А у меня не кооперация,

Не райпотребсоюз!..

Чтобы лучше были видны ухабы и выбоины, Клим включил дальний свет. Он сидел и сосредоточенно всматривался в дорогу.

— Сколько мы с тобой зря колесили и бензину сожгли, — сказал я.

— А тебе понравилась Лилия?

— Интересная...

— Вот я и думаю, что не все бабы красивые, привлекательные... Эх, доктор, а у меня в этой Счастливке любовь живет. Промчалось время одним солнечным деньком, спохватился я поздно.

— А мне казалось, что ты женат.

— Не женат. В нашем селе держал одну на примете, да она к односельчанам не расположена. Все приезжих высматривает. К твоему дружку симпатию имеет, да что-то он к ней не очень.

— Красивая?

— Надюха-то? — Клим цвиркнул сквозь сжатые губы в окно, — в порядке девка, ладная станом, да и лицом хороша... Но об этом, доктор, довольно. Прошу тебя, ты Мокеевичу о наших «кругах» не рассказывай...

— Мне что...

— И я об этом, что тебе. Ты правда в пастухи приехал наниматься?

— Правда.

Дорога раздвоилась. Клим нажал на тормоза.

— Куда ехать? Горючее кончается, надо подзаправиться.

Пока он заправлялся, я уснул.

Утром мы выехали к небольшому полустанку. На железнодорожной насыпи сидел какой-то человек и что-то делал. Солнце начинало пригревать. Клим остановил машину, мы вылезли из кабины, подошли к человеку и спросили, как проехать к трассе.

Он поднял краснощекое лицо, внимательно осмотрел нас полусонным взглядом, ответил:

— Через переезд, а там налево до самых Выселок. — Опустил голову, как будто задремал, но руки закручивали гайку.

— Где этот переезд? — спросил я.

— Во-он там, — не поднимая головы, продолжая закручивать гайку на рельсовых стыках, ответил он.

Я постарался догадаться, где же это «во-он там». В ту сторону посмотрел и Клим, потом мы стали изучать железнодорожную насыпь, но никаких признаков переезда не заметили.

— Растолкуй, пожалуйста, как нам все-таки к переезду попасть.

Человек бросил ключ, вяло улыбнулся:

— Весна. Припекает... Гайку, и ту крутить желания нет. Видать, приезжие?

По лицу стекал пот.

— Жарко. А вы ехайте прямо, — показал рукой вперед. — Жарко!..

На нем ватный стеганый пиджак, на голове шапка.

— Разденьтесь!

— И правда! — согласился он. — Во-от как разморило. Туды-сюды, а деньки летят, вот и май подкатил...

Мы тихо поехали вдоль железнодорожной насыпи.

— Гей, гей! — раздался голос. — Остановитесь!

Нас догнал человек.

— Забыл!.. — переводя дух, сказал он, — забыл... вам куда надо-то?

— На трассу выехать! — крикнул Клим.

— Ну, тогда все правильно, — расстегивая пиджак и помахивая шапкой, он добавил: — Только вот что, до переезда еще версты три. Городские привыкли к указателям, а там их нету. Брошено несколько шпал через пути, и все. Народ у нас смышленый, шофера бойкие... — Он попросил закурить. Берет желтыми, в мазуте, пальцами у Клима папиросу, надевает шапку и идет назад. И вдруг возвращается опять:

— Давайте-ка я вас провожу.

— Зачем?

Он задумывается.

— Да, зачем? — повторяет мой вопрос. — Весна, разморило... а папироску еще про запас дайте.

Клим сердито засопел.

— Дай, тебе что, жалко? — прошу я.

Он протягивает нехотя пачку с папиросами. Человек берет две. Добродушно усмехается, прячет папиросы в шапку.

— Вот теперь как бы веселей будет... Переезд прямо, ехайте и смотрите... А то, может быть, ко мне в гости заехаем, у меня баба исправная, угощения всегда есть. Спроси у любого, как живет Яшка-обходчик? И каждый скажет...

Не дослушав Яшку-обходчика, мы поехали.

Домой попали во второй половине дня. Клим подрулил к гаражу, и мы принялись разгружать запчасти.

V. Партизан

С Партизаном меня познакомил сам Ведрин.

— Савелий Фомич, вот это и есть твой преемник и мой друг Максим, студент.

Старик прищурил хитроватые глаза, обошел меня вокруг, окинул снизу доверху внимательным взглядом и зачем-то крякнул.

— Вот ему и передашь, Фомич, сложность своего ремесла. Он, поди, уже полынь от лопуха не отличит, — добавил Ведрин и, оставив нас один на один, заспешил на свой агропункт.

— Пошли! — хрипловато сказал Савелий Фомич, приглашая меня хозяйским жестом в поле.

Я пропустил его вперед и зашагал за ним следом по уже знакомой дороге.

Сегодня извилистые берега речки были пустынны. На какое-то время старик задержался на склоне, сошел с дороги, изучающе осмотрелся, поковырял носком сапога землю, и только после этого мы спустились в пойму.

В одном месте из серых зарослей прошлогоднего камыша подхватились два больших кроншнепа, ярко мелькнув белыми надхвостьями, понеслись к Митрохину кусту. От резкого взлета крупных птиц пересохшие метелки камыша брызнули желтоватым пухом. Савелий Фомич даже не взглянул на птиц. Он широко шагал, чавкая водянистой почвой.

— Вишь, как здеся травка проросла? — обратился он ко мне. — Неделю тепла — и встанет. А там, на сугреве, — показал он в сторону холмов беспалой кистью правой руки, — уже зелень. День, два — и можно скотину поманеньку пускать. Сначала туды, потом к Митрохину кусту, а тоды уже здеся, по пойме. — Старик вроде рассуждал сам с собой, но я знал, что он все говорит для меня.