Соломенный кордон - [83]

Я нахожу избу Ведрина, сажусь на высокое деревянное крыльцо с надеждой, что ждать его долго не придется. Но Виктор заявился поздно ночью. Приезду моему он не удивился. Вначале, как мне показалось, даже не обрадовался, и только после того как мы сели за стол, я понял, что Виктор рад моему появлению.

— Давно я тебя не видел! — говорит он. — Хорошо, что приехал. Живу я, видишь как! Целая изба на одного — живи, а насчет того, чтобы поесть, — все свежее и сколько хочешь!..

— Вить, но мне поработать надо...

— Брось ты, денег я тебе дам. Я написал тебе так с умыслом, а то ты бы ломаться начал.

— Нет, работу ты мне дашь...

Виктор разлил по стаканам остаток водки, подпер ладонью свой круглый подбородок, с минуту о чем-то думал, хмуря выгоревшие пшеничные брови, и наконец спросил:

— В пастухи, как я тебе писал, пойдешь?

— Пойду и в пастухи.

— Договорились. Завтра я об этом докладываю на правлении и лично Партизану. А то он мне проходу не дает. Я как-то сболтнул ему, что найду подмену, вот он и привязался. Надо старику к сыну на Север в гости съездить. Офицер сын у него, служит за Полярным кругом. Зимой там ночь, а летом старик занят... Вот и сделай добро ему и себе тоже.

На этом у нас разговор закончился. Дальше Виктор рассказывал о своей работе, о людях села. Я все ждал, когда он что-нибудь скажет о холостяцкой жизни, о сельской скуке или тяжкой судьбе агронома, но он даже намеком не обмолвился об этом.

Спать мы легли далеко за полночь. Утром чуть свет Ведрин ушел, оставив на столе записку. Перечисляя, где что лежит из съестного, он в конце записки советовал мне сходить осмотреть пастбища: «Иди за село к речке, пойма, овраги, взгорки, за леском пустырь — это и есть твои пастушьи угодья. Присматривайся!..»

Плотно позавтракав, часам к одиннадцати я отправился выполнять совет друга.

В отличие от вчерашнего дня сегодня я замечал, насколько весна здесь вступает в свои права раньше. По склонам, сверкая росой, ярко зеленела трава. Черная пашня, нагретая солнцем, подкуривала жидковатым парком. По волнистым полосам всякого мусора вдоль высоких берегов можно было определить, сколь широка была речка Тойда во время паводка, а сейчас она снова стала узкой и неприметной.

— Бу-ум, бу-ум-м! — раздаются ружейные выстрелы, это браконьеры бьют щук, оставшихся в колдобинах. Серо-зеленые холмы, похожие на брезентовые мешки, приставленные друг к другу, откликаются эхом.

— Эй! Пятруха, убил? — раздается визгливый голос одного из браконьеров.

— Уколошматил, зда-аровая, подлюга! — отвечает Петруха.

Мне хочется пойти посмотреть на убитую щуку и на стрелков, но в туфлях по болотистой низменности не пройти, стараясь держаться склона, я направляюсь к темнеющему квадрату леса. Вчера в разговоре Виктор называл этот лес Митрохиным кустом и еще какую-то легенду пытался рассказать о нем.

В лесу стоит сырой весенний запах, отдает дубом, лежалым листом и как будто свежими огурцами. На иглистом кусте боярышника настороженно замерли две птицы. Я затаиваюсь, стараясь рассмотреть их. С виду они чуть крупнее скворца, клювы крючковатые. Птицы с криком «чэк-чэк» срываются с места, и я узнаю серых сорокопутов. «Приятно все-таки после раздольных полей побывать хоть в таком небольшом лесу», — отмечаю я. Прохожу дальше. Лесок негустой. Много пеньков и пней, чувствуется, что здесь частенько, а может быть, и не в меру «прогуливаются» с топорами.

Услышав какой-то стук, я замер. Стук повторился, и я понял, что, похоже, здесь недалеко рубят деревья. Перебравшись через топкий овраг, пересекаю кустистую поляну и метров через сто натыкаюсь на старуху. Пока я шел, она подтаскивала деревца в одну кучу. В руках у нее туристский топорик, старуха с мужским выдохом «х-хэ-эк!» лихо рубит молодые дубки, клены. Одета она в ватную стеганку, черный платок, который напнут на самое лицо.

Под моей ногой хрустнула сухая вотка. Старуха подымает глаза и замирает с поднятым топориком в руке. В мгновение ока она преображается, начинает кряхтеть, охать:

— Ох, внучек, мочи нет моей, — обращается она ко мне. — Аль не помош мне ветошек на дрань нарезать? Изба-то у меня за зиму в конец облезла. Сейчас надо бы помазать, да драни нетути. — Разговаривая, она пристально в меня всматривается своими серыми мутноватыми глазами. Я узнаю старуху, которая вчера мне рассказывала, как найти Ведрина.

— Аль не наш-то будяшь? — продолжая всматриваться, спрашивает она.

— Не ваш, бабушка.

— А я здесь не одна, — говорит старуха, — на логу наши пастухи, стадо доглядают. Они бы мне помогли, ды один-то хром, а другой старой не хуже меня... Партизан наш, значит...

— Нет там никаких пастухов, — говорю я нарочито строго. — Что ж вы, бабушка, деревья так губите?

— Внучечичек, ды-ы грех на душу бяру, ста-арая. Господь бог меня накажет! — крестится бабка. — Избу надоть помазать к святой, скоро ведь святая.

— Какая святая?

— Пасха, внучечичек, пасха, значит... — Она все еще присматривается ко мне.— А вы чей же будете? — допытывается старуха.

— Погостить приехал в село, поработать...

— Яй! — спохватилась она.— Да никак ты вечор ко мне на огороде подходил, Вихтора Мокеевича спрашивал?