Соломенный кордон - [62]

Дождь лил недолго, все же в лодку натекло порядочно воды.

Хозяин подал мне жестяной ковш:

— Поработай на благо общества.

Я черпал почти до самой деревни. Расплачиваясь, женщина сказала лодочнику:

— Хотя бы с парня-то не брал, сколь он воды выхлестал.

— Дело общественное, а оплачивать он обязан.

Выбрав посуше место, я положил рюкзак и стал ждать Сапрона Терентьевича.

Темные тучи заволокли небо, день стал заметно темнеть. По стержню реки плотно шел лед.

Деревенская улица и дворы были залиты водой. Люди ходили в броднях, осторожно, вдоль плетней и заборов. Только несколько изб, стоявших на пригорке, выглядели привычно.

Недалеко от того места, где я остановился, выла собака. Я вспомнил рассказ Аклуньи и прислушался: собака выла в саду. Через определенное время вой прекращался, но возобновлялся на отчаянно высокой ноте. От сырого, зябкого ветра, рассказа Василия, пасмурного дня и воя собаки на душе стало грустно. Я пожалел, что приехал.

С реки приближался пыхтящий перегруженный катерок. Сапрон Терентьевич привстал, чтоб лучше было видно место причала.

Бабы с катера направились к дому Аклуньи. Пошел за ними и я.

В саду, на залитой водой будке, сидел желтовато-серый огромный кобель. Кончики ушей у него были отрезаны, вместо хвоста торчал обрубок. Задрав голову в небо, кобель выл. Тяжелая ржавая цепь, пристегнутая к ошейнику, была так натянута, как будто кто-то из-под воды тащил собаку вниз.

— Ишь, ловкой какой, всигнул все-таки, — восхитилась Аклунья.

— Ты бы отвязала его.

— Поди да отвяжи, это такой зверюга...

Как бы в подтверждение ее слов, кобель встал и, оскалив белые клыки, зарычал на собравшихся. С мокрой шерсти клоками свисавшей с ребристых боков, скатывались капли, впалые бока почти соединились.

— Утонет кобель, — посочувствовал кто-то.

— Скорее бы, тоску своим воем нагоняет. Может, его с ружья пальнуть?.. — предложил Василий.

— Да жалко, кобель больно хороший. За все время, сколько он у меня, яблока из сада не пропало. — Аклунья вздохнула.

— Жалко ей, а животное муки терпит.

— А что, если его за цепь в воду стащить и ошейник перерезать?..

— Пока ты будешь перерезывать, он зальется и успеет руки покусать.

— Пристрелить его! — настаивал Василий.

Видя, что люди топчутся на месте, кобель завыл опять.

Никто не заметил, как Сапрон Терентьевич на катере прошел в сад, все загалдели, когда он, табаня веслом, подгонял катер к будке. Кобель хрипло зарычал, мокрая шерсть на загривке вздыбилась, словно иглы у ежа.

— А он не бешеный? — спросил кто-то.

— Может, и бешеный.

— Оховячь его веслом! — крикнул Василий.

После этих выкриков толпа затаила дыхание, все ждали, что будет. Борт катера ткнулся в торчащую из воды доску, Сапрон Терентьевич ловко поймал кобеля за ошейник, отстегнул тугой ржавый зажим.

— Ну, сейчас он его!..

Но кобель прыгнул на переднюю лавку катера, отряхнулся и сел.

Сапрон Терентьевич хмуро посмотрел в нашу сторону.

Человек он был нестарый, сухощавый, с черными густыми бровями, угрюм лицом.

— Здеся вот к тебе из города, — показал на меня Василий.

Сапрон Терентьевич молча подогнал катер: — Садитесь.

Когда мы отчаливали, Аклунья спросила:

— Кобеля отдашь?

— Возьми.

— Ты его чем-нибудь вон к той раките привяжи.

— Возьми да привяжи. — И видя, что старуха не двигается с места, Сапрон Терентьевич завел мотор, и мы поплыли к Соломенному кордону. Кобель сидел на переднем сиденье, время от времени глухо рычал, скаля острые белые клыки. В коричневых глазах его не было зла, и мне казалось, что пес улыбается.

Сапрон Терентьевич сидел строг и молчалив; глядя на хмурое замкнутое лицо рыбинспектора, я думал о нем как о человеке, старался угадать его настроение. Люди в этих местах спокон веков ловили всеми способами рыбу, и им кажется, что все порядки устанавливает лично Сапрон Терентьевич. Ведь был до него другой человек на этой должности, при котором за определенную мзду все разрешалось.

«Нелегко, наверно, было уйти этому человеку из деревни на покинутый лесной кордон, прав ли он?» — думал я.

Усилился ветер, опять полил дождь, волны погнали по течению бревна, суковатые стволы деревьев, белеющие крыги льда.

Повести

Зяблики

Механическая мастерская стояла в глубине шахтного двора. Это было серое здание барачного типа. Вокруг него росло несколько маслин, как принято называть в Донбассе деревья с серебристо-белыми листьями и острыми коричневыми шипами. Когда маслины цветут, небольшие кисточки желтых цветов очень душисты. Этот запах настолько крепок, особенно вечером, что чувствуешь его за сотню метров. Летом на месте цветов появляются белые ягоды, осенью они созревают, слегка желтеют, а после первого морозца становятся черными и сладкими.

Мы с Генкой подходили к мастерской. Он то и дело сворачивал с дороги, чтобы продавить ледяные оконца луж.

— Хватит тебе! — рассердился я. — Идем быстрей, иначе опоздаем, не успеем приемные подписать.

Генка пробежал по застывшим лужам, похрустывая льдом, из-под которого вылетали грязные брызги воды, и, крикнув: «Обгони!» — помчался к механической мастерской.

— Шалопай! — бросил я ему вслед.