Соломенный кордон - [60]

Ехал я к незнакомому рыбинспектору, который жил на Соломенном кордоне.

Товарищ дал мне его адрес, хвалил места, рыбалку и самого рыбинспектора.

— Очень интересный и хороший человек Сапрон Терентьевич. Поживешь у него — всю жизнь будешь помнить.

Товарищ сообщил мне, что сначала Сапрон Терентьевич жил в деревне, а после того, как освободилась сторожка лесника, переехал на Соломенный кордон.

Кроме меня в кузове машины ехал еще человек, разбитной мужчина лет тридцати. Он сидел напротив у кабины на прошлогодней ячневой соломе, привалившись спиной к борту. Время от времени посматривал в мою сторону темными глазами.

— По всему видать, что половодье беды натворит, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

— Воды будет много, — ответил я ему.

— Ну что, закурим? — предложил он и сделал рукой жест в мою сторону, как бы приготовясь взять из пачки папиросу.

— Не курю, — признался я.

— Да я тожа, своих не имею, а чужих не курю, — сказал он. — Так, если за компанию посмолить.

Мы разговорились. Я узнал, что попутчика моего зовут Василий и что он не любит долго работать на одном месте и в год меняет по нескольку профессий. Был колхозником, рыбаком, рабочим кирпичного завода, шабашником...

— И скажу я тебе, что где я ни работал, где ни служил — ни одного места не жалко, вот ежели только должности шофера на молоковозе...

— Это почему? — поинтересовался я.

Он пристально посмотрел на меня темными глазами и, усмехнувшись, сказал:

— Тебе можно сказать, с секретом я работал, доход имел.

— Молоко продавал, что ли?

— Чудак ты человек. Кто его в наших местах купит. Ну, если и найдешь такого, он тебе за двадцать литров рупь даст. От этого одни неприятности, а не доход. У меня такая коммерция была, что ты своей головой вовеки не сообразишь. — Он помолчал, затаив надежду, что я начну гадать, высказывать предположения о его «коммерции».

Но я помалкивал — ждал, когда Василий заговорит вновь. И он заговорил:

— Не угадаешь вовек, не с твоей головой... Везу, например, я цистерну молока, проезжаю мимо кукурузного поля... Сорву кукурузный початок, на веревку его — и в цистерну. Еду не спеша, дорогу выбираю поухабистей. Початок болтается, обрастает маслом. Километров через двенадцать вытаскиваю из-под крышки. Ком килограммов шесть. Молоко в сохранности, а за жирность я не отвечаю.

— Да-а, вот это голова-а...

— Комар носа не подточит.

Какое-то время я молчу. В колдобинах и выбоинах дороги светятся лужи, прохладный воздух, обдувающий нас на скорости, пахнет талым снегом. Василий слегка приподнимается и вытаскивает из соломы несколько стеблей сухого осота.

— Думаю, чего это неловко. А это они, твердые, как проволока. — Осот летит за борт, и Василий спрашивает:

— А далеко ли едешь?

— В деревню Ольшанку.

— Так это в мою деревню! — как бы обрадовался он.

Мне тоже было приятно, что встретил человека, знающего дорогу.

— А кто же у тебя там?

— Никого. Еду на Соломенный кордон к рыбинспектору. Отдохнуть, порыбачить. — Гладко выбритое живое лицо Василия обмякло, он отвернулся. А мне не терпелось продолжить разговор, расспросить о Сапроне Терентьевиче, узнать, хорошо ли сейчас ловится рыба.

Но вид у Василия стал настороженный и недоверчивый.

«Что это с ним?..» — думал я.

Машина круто повернула на каменистую дорогу. Мы чуть не стукнулись головами. Под колеса грузовика со всех сторон мчались ручьи.

— Ишь, сколько воды... но лед, наверно, стоит еще?

— Какой там стоит, — оживился Василий, — еще на прошлой неделе тронулся. Я дома был, так он уже погромыхивал, потрескивал. Сегодня, знач, двенадцатое число?

— Двенадцатое.

— Ну, а я был восьмого. — Он посмотрел на меня опять весело. — Сейчас так разлило, что до Ольшанки километров пять на лодке-моторке придется плыть.

— Ну, дела-а! — удивился я.

— Дела-а, — повторил Василий. — А ты никак порыбачить едешь?

— Да вот еду.

— К этому... — он сделал умышленную паузу, чтобы не называть имени рыбинспектора, чувствовалось, что Василий очень не любит его.

Я сделал вид, что не понял его.

— Ну, к Сапрону, на Соломенный кордон?

— К Сапрону Терентьевичу, — подтвердил я.

Василий опять замолчал, отвернулся.

Машина петляла, то объезжала лужи, то со скоростью врывалась в них, вздымая каскады водяных брызг.

Над темными парами кое-где летали белоносые грачи, в небо поднималась еще неокрепшая песня жаворонка. «Прозевал последний лед...» — досадовал я.

— Чего это все повадились на Соломенный кордон? — вслух спросил Василий. — Вот ты вроде неплохой человек, мог бы остановиться у меня или у кого другого. Или вам нравится, что Сапрон за постой денег не берет?

— Почему ты думаешь, что он не берет?

— В этом я уверен...

— Мне все равно, у кого остановиться, но на кордоне, говорят, вольготнее, тише.

— Только вот ежели тише, а жить с таким зверюгой, с таким цепным псом под одной крышей не приведи случай. Вот знал бы ты, сколько он вреда людям сделал. Взять, к примеру, меня. Вот с молокозавода по чьему доносу меня убрали?.. По его!

— Что он, за тобой следил?

— А вот, может быть, и следил... Он, как паук, забьется в крепи и выжидает. Чуть что — он вот он!.. Выдал, зверюга, как я масло из цистерны выволакивал... А каких трудов мне стоило, каких денег, пока я достал сетюшку. Недели две назад поставил я ее под лед, а он тут как тут. Выдернул, изорвал, изрезал. А зачем?..