Соло для оркестра - [13]

— Он бил?

— Нет!

— Почему же?

— Не знаю!

— Не попросился?

— Вы верно сказали. Не попросился! Бил этот Чочко, или как там его зовут. Поставил мяч на коровью лепешку, разбежался, и тут его схватил за руку Эмиль, который сейчас капитаном, мол, он сам пробьет.

— И бил?

— Не бил.

— Почему же?

— Погодите, сейчас доскажу. Чочко схватил мяч в руки и не захотел отдавать, потому что, мол, этот штрафной получился из-за него, он его и пробьет. Видали? Только пришел — и такой смелый.

— Ну, бил он?

— У него сначала забрали мяч, двое его держали, чтобы Эмиль мог разбежаться, но он у тех вырвался и такой мяч зафигачил, никто и глазом моргнуть не успел.

— Забил?

— Забил.

— А дальше что?

— Эмиль ударил Чочко на одиннадцатиметровом, а судья ошибся и дал свисток к штрафному.

— Нам?

— «Рабче»!

— Да что вы!

— Я, может быть, сам видел?!

— Бил мой сын?

— Нет.

— Скромный малый.

Лойзко снял остатки пены, растер питралон и помахал полотенцем.

— Стричься будем?

— Сзади только подровняйте.

— Вот увидите, в этом году мы продвинемся!

— Давно пора!

* * *

Я играл против «Рабчи». Счет был в нашу пользу. Первый штрафной стопроцентно заслужил Чочко, но со вторым произошла ошибка. Я бы сказал — факт неспортивного поведения. Наш капитан нарочно на штрафной площадке сбил Чочко. Судья дал свисток, и я побежал к их штрафной, потому что Эмиль твердо обещал мне второй штрафной. Я как-то в суматохе не разглядел, кто кого подбил.

Судья поставил перед собой Эмиля по стойке смирно и вроде бы собрался дать ему по уху. Эмиль увернулся, а судья взял свисток в рот, коротко свистнул и махнул рукой, чтоб ему дали мяч.

Прибежал капитан гостей, длинный и плешивый, на вид он был старше моего отца, и рявкнул на судью, чтоб не задерживал игру. Эмиль что-то загундел, капитан гостей сжал кулаки, покраснел и двинулся на Эмиля. Тот раскинул руки в стороны, заулыбался и говорит:

— Не будем мелочиться, разве мы не братья?

Капитана это удержало, он остановился и только плюнул Эмилю под ноги.

Судья сказал:

— Будем устраивать представление?!

Потом бросил мяч, усмехнулся и достал блокнот с маленьким карандашиком.

— Вон! — заорал он и показал рукой на капитана гостей. У того аж дыханье вышибло. Проглотив ком, он залопотал:

— Я, если хотите знать, инженер-агроном, я уйду, и больше вы меня на поле не увидите.

— И слава богу, — добавил Эмиль, — потому что играть он не умеет.

Судья сделал ему знак заткнуться и нагнулся за мячом. Никто не понял, что он собирался сделать, это как пить дать. А он поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку.

Эмиль легко забил гол — вратарь уклонился. Кто-то из рабчан разыграл мяч, а потом взял и сел в центре поля. Достал сигарету, закурил, а за ним и вся команда. Мы забили десять голов. Наконец судья остановил матч по причине неспортивного поведения противника.

* * *

Недели не прошло, отец и говорит мне:

— Слыхал я, ты играл против «Рабчи».

— Играл. Ну и что?

— На следующей неделе возьмем тебя в оборот.

— Кто же?

— Увидишь.

Он достал рулетку и пошел измерять задние ворота амбара. Я знаю своего отца как облупленного: если надо, не признается даже, что я его сын. Поэтому я ни о чем не спрашивал.

За ужином он как бы между прочим сообщил:

— Ката, я перебирал нашу родословную, и ты не поверишь, с 1848 года у нас в семье не было ни одного выдающегося человека, ни один не поднялся над средним уровнем.

— Что ты говоришь! — изумленно воскликнула мама. Она такая. Стоит отцу что-нибудь изречь, она почти всегда удивляется. Отец это любит.

Я хотел было спросить, почему именно после 1848 года, но, к счастью, удержал язык за зубами. Потому что рот у меня был набит.

Мама спросила вместо меня:

— А что было в 1848 году?

— Восемнадцатого марта 1848 года… — отец многозначительно поднял ложку, — …Венгерский сейм уничтожил крепостное право.

Соус стекал по ложке на пальцы, отец переложил ее в левую руку и вытер пальцы о штаны. Мама так и подпрыгнула. Осознав, что он сделал, отец замолчал, но поглядывал на меня время от времени как-то иначе, чем обычно. Когда я доел суп, он сказал:

— Ну-ка встань у печки!

— Дай ему доесть, — вмешалась мать.

Я понял, что она ищет повода отыграться за соус на штанах, и поскорее встал, где мне велел отец.

— Фигура хорошая, — одобрил отец. — Тебе надо поправиться немного, и из тебя получится нападающий первый сорт.

Мать вытаращила глаза, я, разумеется, тоже.

— Через три года войдешь в сборную и пробудешь в ней десять лет… То, что слышишь. С 1848 года в нашем роду не было ни одного выдающегося человека. Я не утверждаю, что каждый год должен быть отмечен выдающимися делами, но когда такое запустение продолжается больше ста лет, это уже слишком, ситуация становится серьезной. На следующей неделе начнем. Мы сделаем из тебя футболиста.

Я уже немного опомнился и заявил:

— Я того же мнения!

Мать налила отцу супу — он всегда его ест после второго, говорит, что это, мол, «по-французски». Больше мы не разговаривали и затем разошлись по своим углам.

Через стену я слышал, как мать говорила что-то отцу веселым голосом. Выждав с полчаса, я вылез через окно в сад, вышел на дорогу, вошел в другой сад и остановился под Яниным окном. Она ждала меня. Одним прыжком я очутился в ее комнатушке. С Яной мы ходим вместе после матча с «Рабчей». Она первая моя девушка.