Солнечный круг - [25]

— Не закрывайся, не закрывайся, все равно, понимаешь, откроем! Бандиты, а?! Смотрите на них, граждане, смотрите!

— Опустите фонари! — крикнул Витька. — Постойте минутку, мы вам сейчас все объясним.

— Нет, это вы постойте! — Африкан Гермогенович опустил фонарь и оттолкнул Витьку. — Стоять, тебе говорят! Это что? Планик, понимаешь! — Он схватил со стола разрисованный лист. — Вот вам и вещественное доказательство, граждане родители! Первое! А скоро, понимаешь, еще будут.

Глаза привыкли к резкому свету, и я разглядел за Африканом Гермогеновичем своего и Витькиного отцов и тетю Веру из 19-й квартиры.

— Ну, какое ж это доказательство, — проворчал Павел Петрович и посветил на план. — Детская мазня…

— Мазня! — воскликнул Африкан Гермогенович. — А вы посмотрите на эти кресты! Это ж ограбленные сараи. 19, 34, 66 и 73… Планомерное, понимаешь, ограбление! Уголовщина!.. А какой вы сегодня очистить собрались?

— Это неправда, — сказал я, скорее обращаясь к своему и Витькиному отцам, чем к Африкану Гермогеновичу. — Мы никого не обчищали. Мы просто играем. А план… Мы сами хотели этих жуликов поймать, для того и составили.

— А вот сейчас мы проверим, понимаешь, проверим! — Африкан Гермогенович зажег свечу, она зыбко замерцала в сильном свете фонарей. — Становитесь сюда, к столу, и не трепыхайтесь. А то буду вынужден применить физическое воздействие! Глеб Борисыч, Павел Петрович, Вера Ивановна, давайте-ка сюда поближе. Сейчас мы обследуем эту бандитскую берлогу, и вы сами, понимаешь, убедитесь в правильности моей информации.

Фонари обежали голые стены и уперлись в левый дальний угол. Там горой был свален всякий хлам: старый продавленный диван, огромная кадка из-под фикуса, поломанные полки…

Мы как-то не обращали на этот хлам внимания — лежит и лежит, места в сарае хватало. К тому же пыли там было, паутины…

Африкан Гермогенович отважно сунул руку в кадку и вытащил оттуда… две трехлитровые банки.

— Видал-миндал! — Банки тоненько звякнули в тишине. — Что я вам говорил? Вот ваши баночки, Вера Ивановна, видно, понимаешь, реализовать не успели. Глядишь, и еще кое-что найдем… — И он ловко вытащил из кадки длинную елочную гирлянду. Прямо как фокусник в цирке.

— Тима, что это такое? — Отец наклонился надо мной. — Что это? Ты же дал честное слово, Тима… ты же поклялся…

— Сами видите, что — вещественные доказательства. — Африкан Гермогенович выудил из-за дивана тонкий кривой ломик. — А вот и орудие, так сказать, ихнего производства!

Ломик был наш. Только сегодня утром отец спрашивал, не видал ли я его — зачем-то понадобился; я ответил, что не видал. Как он здесь очутился?

Павел Петрович с интересом рассматривал ломик.

— Фомка, а! Настоящая бандитская фомка. И где только выпороли?..

И тут отец наотмашь ударил меня по лицу, повернулся и вышел.

Я отлетел к стене и схватился за вспыхнувшую щеку. Я не почувствовал боли, хотя рука у отца была тяжелая. Я стерпел бы любую боль, и заплакал я не от боли, а от обиды, потому что так несправедливо со мной еще никто и никогда не поступал. Я бросился за ним, чтобы объяснить, как все случилось, чтобы он понял, что нельзя так, не разобравшись, но Павел Петрович остановил меня:

— Постой, субчик-голубчик, успеешь с козами на торг. Давай уж до конца исследуем, каких вы тут дров наломали.

А Африкан Гермогенович выставлял на середину все новые и новые банки. Из-за дивана, из кухонного столика, из-за поломанных стульев…

Кто это сделал? Неужели Афрнкан? Конечно, он, кто же еще! Рассчитался с нами за лягушек!.. Но на кой ему понадобилось стаскивать сюда столько всякого барахла? Ведь достаточно было двух-трех банок, чтоб мы на весь двор прослыли взломщиками. Это ведь опасно — одному перетаскать из разных подъездов такую кучу всякой всячины, запросто засыпаться можно… А если он был не один?.. А если это вообще не Африканова работа?..

И вдруг мне все стало безразлично. Я опустился на пол и прижался щекой к холодной бетонной стене. Африкан — не Африкан… ну вас всех к шутам! Что хотите, со мной делайте, плевать я на это хотел! Но как мог отец мне не поверить, какое он имел право? Конечно, и ломик, и банки, и вообще все это так неожиданно… Но Павел Петрович не спешит лупить Витьку и Леру! Я ж никогда не обманывал его… Вернее, не то что совсем не обманывал, а никогда не обманывал подло, чтоб от этого стало плохо кому-то другому, — разве что эти дурацкие лягушки… Отец знает, что я не жулик, не хулиган… почему он так легко, так быстро поверил? Он не должен был верить, несмотря ни на что… Если бы он верил мне всегда. Значит, он всегда мне не верил, а только притворялся! Вот если бы пришли ко мне и сказали: «Твой отец вор!» Я рассмеялся бы им в лицо и сказал, что они его с кем-то перепутали. А если бы они сказали: «Смотри, вот какая-то чужая штука, мы нашли ее у твоего отца в кармане! Теперь ты веришь, что он вор?» И я бы ответил: «Нет, не верю и никогда не поверю! Лучше поищите того, кто подсунул эту штуку отцу в карман, потому что мой отец не может быть вором. Понимаете, не может! Как не может быть изменником Родины. Или не заступиться за слабого, или солгать!» И если бы они спросили: «Почему ты так веришь ему?» — я ответил бы: «Потому что он — мой отец. Я знаю его сто лет, он не может быть подлецом!» И больше я ничего не стал бы говорить, но я не отказался бы от своих слов, даже если б меня резали на куски.