Солнечный круг - [26]

А он мне не верит… И какая разница, что там еще найдет Африкан Гермогенович, скорей бы все это кончилось, чтоб вырваться отсюда, хоть в детскую комнату милиции, хоть в тюрьму, только бы вырваться!..

За столом, на обороте Витькиного плана, так старательно вычерченного и разрисованного, Африкан Гермогенович сочинял акт или протокол, не знаю, как это называется. Кончив писать, он прочитал нам эту длинную бумагу, из которой было ясно, что мы воры, бандиты, взломщики, и только учитывая малолетний возраст, нас нужно не колесовать или сварить живьем в смоле, а всего-навсего повесить. Бумага заканчивалась огромным списком найденных вещей, кои надлежало вернуть владельцам. Нечего и говорить, что мы наотрез отказались ее подписать.

— И не надо, понимаешь, и не надо! — Африкан Гермогенович бережно свернул бумагу в трубочку. — Свидетелей достаточно. Надежные свидетели, ваши ж папаши. В милиции живо подпишете, все, как есть, выложите. А в подвал вы больше и носа не сунете, уж я, понимаешь, об этом позабочусь. Все, можете идти.

ОДНИ НЕПРИЯТНОСТИ

Говоря словами древнего летописца, в тот вечер в квартирах членов «тайной организации „Черная стрела“» «…сеча была зла и ужасна».

Правда, меня отец больше не трогал, даже не зашел ко мне. Зарывшись лицом в подушку, я слышал сквозь стену, как он ходил по комнате, натыкаясь па стулья. Переживал…

«Так тебе и надо! — думал я. — Хоть всю ночь расхаживай, не жалко. И вообще… вот удеру я из дому, будешь тогда знать. А что, запросто удеру! Подговорю еще Витьку, чтобы одному не так скучно было, и махнем мы куда-нибудь в Сибирь. Поступим в ремесленное, выучимся на бульдозеристов или еще на кого… не пропадем! А тем временем усатый старшина найдет настоящих жуликов, которые сараи взломали, — хотел бы я тогда на тебя посмотреть! Что ты тогда скажешь? И будет тебе так плохо, как мне сейчас, и ты здорово пожалеешь, что при всех трахнул меня по лицу. А я, как узнаю про это, тебе из Сибири телеграмму пришлю. Что, мол, я тебя прощаю, и все такое прочее. Чтоб ты не очень-то переживал… А впрочем, ни в какое нас ремесленное не примут — мало каши ели. Словят на первой же станции и пришлют домой. А как теперь дома жить? Все пальцами будут показывать: „Воры! Воры!“ Это если не посадят. А то ведь и посадить могут, вон какой протокол, или как он там называется, Африкан Гермогенович настрочил… А что — все улики налицо. Все против нас, даже злосчастный план подвала с черными крестами над ограбленными сарайчиками. Хотя, нет, посадить вроде бы не должны… Милиция — она разберется! Она не такие дела распутывала! Эх, майора бы Пронина сюда! Или комиссара Мегрэ! Тот лишь огляделся бы, подумал, закурил свою трубку и сказал: „А подать сюда Ляпкина-Тяпкина… тьфу ты, Африкана-Таракана!“ И точка. Африкан сразу раскололся бы, как орех, — спорить могу, что он в эту историю замешан! Откуда, как не от него, Африкан Гермогенович все узнал?!»

Вот так я думал, ворочаясь в кровати, а отец ходил за стеной, как заведенный, натыкаясь на стулья. И мне вдруг стало жалко его, и Витьку с Лерой, и всех наших ребят. Ну, почему так несправедливо устроен мир? Ты хочешь — как лучше, а получается — наоборот! Если бы не зашел отец, я, наверное, додумался бы до того, что и Африкана пожалел…

Отец сел на край моей кровати, как когда-то, поправил скомканное одеяло и закурил.

— Тима, расскажи мне все-все. Только по правде.

— Я хотел рассказать там, в подвале… — Я отвернулся к стене. — Но ты даже слушать меня не стал. Все равно ты мне не веришь.

— Я всегда верил тебе и очень хочу поверить сейчас… очень! Я погорячился, извини. Ну, хочешь, я завтра позову всех ребят и при них попрошу у тебя прощения?! Я сам себя презираю за то, что ударил тебя, но когда я увидел этот ломик… это же наш ломик… у меня в глазах потемнело. Что вы там все-таки делали, в подвале? Что это за маски, черепа, балахоны? Откуда там появились краденые вещи? Это ведь какой-то ужас. Я думаю, ты гуляешь где-то во дворе, и вдруг врывается Африкан Гермогенович. «Ваш сын — грабитель!» — ни больше, ни меньше. «Идемте, сейчас мы их накроем на месте преступления, будете, понимаешь, свидетелем!» Можешь представить мое состояние! И мы приходим, и — «накрываем»… Я понимаю: если ты не виноват, тебе обидно. Но ты, пожалуйста, не молчи, потому что из одной несправедливости рождается другая, а когда их становится слишком много… — Он покрутил головой и прикурил новую сигарету. — Одним словом, выкладывай все как на духу.

Разыгрывать обиженного принца не было смысла, и я рассказал все без утайки. Как с Африканом дрова таскал и что из этого вышло, про «Черную стрелу», лягушек и Витькин план… Он слушал меня и курил сигарету за сигаретой — просто нечем стало дышать от дыма.

— И эту грязную конуру вы называете своим «штабом»? — Отец закашлялся и открыл форточку. — В этой дыре, среди хлама и мусора, вы обсуждали свои дела и давали торжественные клятвы?! Ну, мой милый, мне просто стыдно за вас! Тем более что среди вас есть девчонка. Как она могла мириться с такой грязью, со всей этой завалью? А Людмила Мироновна еще как-то говорила, что ее Калерия — трудолюбивая девочка и уж такая чистюля… Хороша, чистюля, нечего сказать!