— Как?!
Это отчим тщетно пытался выяснить, как остановить мотоцикл.
Если б они даже хотели помочь ему, то все равно бы не смогли, и отчим все колесил бы и колесил по своему бесовскому кругу на этой дьявольской машине. Это было его последним испытанием, он решил, что вот-вот отдаст богу душу! Но отчима мотало так долго, что у него онемели и разжались руки, он бросил руль и окончил свой путь в траве. Его нашли почти бездыханным от пережитого ужаса, косящий глаз зашелся к переносице, губы беззвучно творили молитву.
Дома чудом спасшийся отчим долго благодарил Господа, не спал и размышлял. В результате этих раздумий появилась униженная просьба к крестьянину Лыпачу, чтобы тот разрешил ему водрузить на месте, где бог оказал ему свою милость, крест с распятием. Бедолага отчим додумался до того, будто бы Господь отметил его особым вниманием за покорность и богобоязненность и соблаговолил вырвать из когтей дьявольских. И отчим, вообразив себя если не избранником божьим, то по крайней мере близким к этому, решил сооружением креста проявить свою благодарность богу.
Зажиточный крестьянин Лыпач, прозванный Дарвином по той причине, что, окончив школу и имея аттестат, внушал мужикам, будто они произошли от обезьяны, как-то вечером в местном трактире вдоволь посмеялся над отчимом. В ответ на его просьбу он широким жестом разрешил поставить на лугу не то что крест, а хоть кафедральный собор. Отчим поставил чугунное распятие. Оно стоит там по сей день, и по сей день это место называют «У Мацечкова креста».
«Цирковой» номер внес приятное разнообразие в трактирные посиделки, и история эта со временем превратилась в легенду, которая обрастала все новыми подробностями.
Совсем иначе, чем отчим, оценила происшествие его невеста. Особая милость бога, ниспосланная жениху, была ей ни к чему. Наоборот, она из себя выходила от унижения и насмешек, когда на глазах у всей деревни отчим волок на тачке чугунный крест на Лыпачев луг. Он же явно гордился, считая себя избранником божьим, коему за благочестие ниспослана особая милость.
На ближайшем свидании невеста заявила, чтобы он к ней больше не ходил.
Вот почему моему отчиму не оставалось ничего другого, как жениться на маме.
К тому времени мама уже почти два года вдовствовала. О том, как она познакомилась и вышла замуж за моего родного отца, я почти ничего не знаю. А если и знаю, то единственно из обрывочных разговоров взрослых. Бабушка, мамина мать, которая жила в деревне, в доме мясника Стржигавки, любила поболтать с товарками о жизни и смерти: кто родился, кто умер, кто вышел замуж или женился; повспоминать, как это было и все такое прочее. Но из комнаты она чаще всего меня выставляла. Побольше я узнал только позднее, когда бабушкины подружки состарились или поумирали, а сама бабушка перестала выходить из дому. Мама посылала меня отнести бабушке продукты и уголь. Дядя Ян был ни на что не годен. Он сиживал с утра до вечера перед мясной лавкой Стржигавки, раскачивал велосипедную стойку и без устали предлагал:
— Тебе не нужен пшшт-пшшт?
Бабушка, положив на подоконник подушечку, выглядывала на улицу, и всегда находился кто-нибудь, у кого было время с ней посудачить. Она была туговата на ухо и говорила слишком громко, забывая, что мне не все можно слушать. В отличие от мамы бабушка вовсе не была мечтательна, а скорее болтлива, а с нами, внуками, даже груба. Жила не по средствам. Любила хорошо поесть, покупала себе конфеты и водочку. В подпитии обцеловывала моего сводного братика Богумила, он был поласковей, чем я. Вот тогда-то я и услышал, что бабушка жалеет маму, зачем та вышла за этого горбатого святошу, что у нее были прекрасные женихи, но она ими легкомысленно пренебрегла, что маме приходится морить себя работой, а этот скупердяй не купит ей даже фартука, что она, бабушка, предостерегала ее, да кой толк давать советы! Вот теперь испытала на собственной шкуре, да поздно.
На самом деле все было совсем иначе: это бабушка навязала маме отчима. После папиной смерти мы с мамой перебрались из города к бабушке и прожили там до маминого второго замужества.
Деться маме было некуда. Денег никаких; отец был, так по крайней мере утверждала бабушка, пижон-белоручка, вовсе не заботящийся о том, как обеспечить семью. Чтобы женщина пошла работать, в те времена и думать не думали. Да к тому же мама ничего не умела, знала только домашние дела. На фабрике при ее мечтательности, если бы место там для нее все-таки нашлось, с ней бы непременно случилась какая-нибудь беда. Смерть отца лишила маму, кроме любви, еще и материальной основы. Отец, как я понимаю, вовсе не был белоручкой. Потеряв место в строительной конторе, он пошел работать в каменоломню. В каменоломне его убило сорвавшимся камнем.
Когда приутихла страшная боль неожиданной утраты, маме пришлось признаться себе, что ей нас не прокормить, что выход один — выйти замуж. Чем скорее, тем лучше. В этом ей усердно поддакивала бабушка.
До сих пор бабушка с дядей Яном жили спокойно, у них были на счету в банке вполне приличные сбережения, которые дядюшка вскоре отличнейшим образом промотал с цирковой танцовщицей. У бабушки — пенсия за деда, у дяди Яна — неплохое жалованье в канцелярии. Это были господа: картошку и капусту покупали за деньги. Мы с мамой оказались им в тягость.
