Солнечный день - [16]
Мамина же песня, хоть и на ту же тему, напротив, оставляла надежду:
Я в те поры охотнее верил в маминого милосердного, терпеливого Бога, но, чтобы застраховать себя от вечного проклятья недоброго Господа отчима, признавал немного и его. Главное, я боялся его осуждения и, надеюсь, только поэтому избежал вечной геенны огненной.
Забота обо мне отчима и мамина тихая вера ни на минуту не давали нам предаться греху всех грехов — лености, и мы, благодаря отчиму, не испытывали настоящего голода, какой я наблюдал в семьях моих однокашников, чьи родители не имели ни земли, ни работы. У отчима даже перед самой уборкой оставалось хоть немного зерна, которого хватало нам на хлеб до нового обмолота, а в бурте — последняя мерка картофеля. Тяжко вздыхая, он вытаскивал из жилетки от воскресного костюма пять крон на сахар или керосин. Я ходил в лавку пана Шайера за фунтом сахару, пол-литром керосину, фунтом соли. Но все же у нас было чем светить, было чем подсластить, было чем посолить.
Мы молились и вкалывали. Вкалывали и молились. Я все больше работал, а мама молилась. Отчим успевал и то, и другое. Такой удел был не для мамы, и мама была не очень подходящей женой для отчима.
Иногда я задумывался: что, если б отчим женился на девушке-работяге из такой же бедняцкой семьи, как он? Менее мечтательной, менее певучей, но трудолюбивой, которая разделяла бы его надежды хоть под старость вырваться из этой страшной круговерти нищенских забот о хлебе насущном. Он был бы, наверное, счастливее. На девушке, что, как и он, страстно бы мечтала прикупить земли, чтобы не сажать лишь самое необходимое, поставить новую хату, которая не требовала б постоянного, нескончаемого ремонта, завести счет в кассе, что ввело бы их в среду имущих и обеспечило под старость.
Подобных девушек и в нашей, и в окрестных деревнях было, без сомнения, предостаточно. Но мало было таких, которые пошли бы за моего отчима. Прежде всего из-за того, что был он уж очень неказист: маленький, жилистый, тощий мужичонка с сильно сутулой спиной, которая с годами все больше походила на горб. Длинные обезьяньи руки с ладонями, изуродованными тяжкой работой. Тонкий птичий нос с торчащими из ноздрей волосами. То и дело раздражаясь, он громко, со свистом втягивал воздух. Выступающий вперед подбородок и большие, круглые, выцветшие голубые глаза, один из которых нет-нет да и закатится к переносице. Редкие, серые нестриженые волосы.
Косоглазие придавало ему вид хитрюги карлика, который не побрезгует совершить какую-нибудь пакость. Это впечатление было обманчивым. На самом деле я не знаю более порядочного, с сильным характером человека, нежели мой отчим. Он никогда не совершал того, что считал греховным, и точно так же чтил законы светские. Он нещадно сек меня, тоже во имя божье и для моей пользы, хотя сам я имел о собственной пользе совсем иные представления.
И еще. Невест отчима, вероятно, отпугивала его преувеличенная набожность и некоторая ущербность. Сверстники постоянно подтрунивали над ним, и он слыл чем-то вроде деревенского дурня.
Нашлась все-таки одна девица из не слишком зажиточного дома, которая в свое время стала подумывать о моем отчиме как о возможном женихе. Он провожал ее в церковь и из церкви, она позволяла ему пялиться на нее косыми глазами, и по-видимому, они даже целовались. Девица проверила, достаточно ли горячо он молится перед едой и после еды, и вот наконец родители пригласили ее кавалера на воскресный пирог. Не забывайте, что это были двадцатые годы и край, где церковь с незапамятных времен имела немалое влияние. Религиозность служила мерилом порядочности, порукой морали и нравственности. Но и очень набожные люди не терпели чрезмерной религиозности. Даже твердость в вероисповедании не мешала им высмеивать святош и ханжей.
Случилось, что кто-то из мужиков первым в деревне купил мотоцикл. Эдакий страшенный дьявол, на пять кубиков. Мотоцикл марки «Чехия». Его называли также «бемрландка». Говорили, будто он может увезти сразу четырех мужиков и с ним не так-то просто управиться. Прокатиться на «мотоциклетке» значило для деревенских парней то же, что у диких племен пройти посвящение в мужчины. Мотоцикл стал местной сенсацией.
Все молодые парни, кроме моего отчима, уже сдали этот экзамен. В ту пору он считался старым холостяком и особой общительностью не отличался. Я по крайней мере не могу себе представить его участником буйных развлечений деревенской молодежи.
Каким-то образом отчима все-таки заставили сесть на мотоцикл, раскачали, включили первую скорость, подтолкнули и бросили на произвол судьбы.
Испытание мужества проходило за деревней, на лугу, принадлежащем зажиточному крестьянину Лыпачу по прозвищу Дарвин. Это была целина, которую Дарвин, из-за того что почвы там были кислые, никогда не возделывал.
Мотор ревел, и мой будущий отчим мчался со скоростью пятнадцать километров в час. Чем дольше он ездил, тем больший ужас его охватывал. Он не имел ни малейшего понятия, как остановить это рычащее орудие дьявола. Вскоре отчим обнаружил, что если повернуть руль и так его держать, то железное чудовище не потащит его прямиком в ад, а будет носить кругами. И он носился и носился по лугу, и когда проскакивал мимо ликующей толпы, то зрители слышали его мученический, отчаянный вопль:
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
У Славика из пригородного лесхоза появляется щенок-найдёныш. Подросток всей душой отдаётся воспитанию Жульки, не подозревая, что в её жилах течёт кровь древнейших боевых псов. Беда, в которую попадает Славик, показывает, что Жулька унаследовала лучшие гены предков: рискуя жизнью, собака беззаветно бросается на защиту друга. Но будет ли Славик с прежней любовью относиться к своей спасительнице, видя, что после страшного боя Жулька стала инвалидом?
В России быть геем — уже само по себе приговор. Быть подростком-геем — значит стать объектом жесткой травли и, возможно, даже подвергнуть себя реальной опасности. А потому ты вынужден жить в постоянном страхе, прекрасно осознавая, что тебя ждет в случае разоблачения. Однако для каждого такого подростка рано или поздно наступает время, когда ему приходится быть смелым, чтобы отстоять свое право на существование…
История подростка Ромы, который ходит в обычную школу, живет, кажется, обычной жизнью: прогуливает уроки, забирает младшую сестренку из детского сада, влюбляется в новенькую одноклассницу… Однако у Ромы есть свои большие секреты, о которых никто не должен знать.
Эрик Стоун в 14 лет хладнокровно застрелил собственного отца. Но не стоит поспешно нарекать его монстром и психопатом, потому что у детей всегда есть причины для жестокости, даже если взрослые их не видят или не хотят видеть. У Эрика такая причина тоже была. Это история о «невидимых» детях — жертвах домашнего насилия. О детях, которые чаще всего молчат, потому что большинство из нас не желает слышать. Это история о разбитом детстве, осколки которого невозможно собрать, даже спустя много лет…
Строгая школьная дисциплина, райский остров в постапокалиптическом мире, представления о жизни после смерти, поезд, способный доставить вас в любую точку мира за считанные секунды, вполне безобидный с виду отбеливатель, сборник рассказов теряющей популярность писательницы — на самом деле всё это совсем не то, чем кажется на первый взгляд…
Книга Тимура Бикбулатова «Opus marginum» содержит тексты, дефинируемые как «метафорический нарратив». «Все, что натекстовано в этой сумбурной брошюрке, писалось кусками, рывками, без помарок и обдумывания. На пресс-конференциях в правительстве и научных библиотеках, в алкогольных притонах и наркоклиниках, на художественных вернисажах и в ночных вагонах электричек. Это не сборник и не альбом, это стенограмма стенаний без шумоподавления и корректуры. Чтобы было, чтобы не забыть, не потерять…».