…в мужья себе взяла
графа Зигфрида,
и не думала она,
что ждет ее беда…
Этот Зигфрид так разозлился на святую Женевьеву — по какой причине, я уже не помню, но думаю, речь шла о подозрении в измене, — что приказал слугам свою супругу Женевьеву —
…даму пренесчастную,
но прекрасную, —
в густой лес завести…
в том глухом лесу убить, а в доказательство того, что приказ исполнен, выколоть глаза, отрезать язык и принести ему. Но среди слуг оказался верный Женевьеве человек, который все подстроил таким образом:
…слуги псу язык вырвали,
шелудивому глаза вынули…
Граф ничего не заметил. Видимо, не слишком часто глядел в глаза своей жене. Женевьева тем временем бродила по дремучему лесу, питалась яичками, которые птички приносили ей прямо в пещеру, и счастливо дожила до того времени, когда стала святой.
Из светских песен матушка охотнее других пела печальную песенку про неверную жену угольщика Гинека, которая встречалась со своим возлюбленным, пока ее муж Гинек
…рук не покладая,
отдыха не зная,
день-деньской работал
до седьмого пота…
Дело зашло так далеко, что злая жена решила бросить своего хорошего мужа, и ребенка тоже. Решение было нелегким, и мы узнаем, что она
…младенца качала,
а сама рыдала…
Кончилось все из рук вон плохо. Изменница, чей характер и чувства не отличались ни постоянством, ни прочностью, в конце концов раскаялась и написала мужу письмо:
…ах, забудь и прости
и меня не ищи,
белый свет мне не мил,
меня любовник сгубил… —
и бросилась в колодец за домом.
Там, в колодце на дне,
где вода студена,
навсегда нашла покой
его грешная жена…
Угольщик Гинек отнюдь не был торговцем углем. Эта песня перешла к маме из бабушкиного, маминой мамы, репертуара, а та была в родстве с углежогами, что жгли древесный уголь в лесах.
Герои маминых песен-историй большей частью кончали плохо. Так, в одной из них бедный, но благородный юноша полюбил девушку из богатой усадьбы. Ее родители отчаянно противились тому, чтобы влюбленные соединились. Девушка, рыдая, умоляла их, упрашивала, грозя наложить на себя руки, но родичи продолжали стоять на своем. Юноша, видя такое, решил пойти по свету, чтобы добыть славу и богатство. Когда он, в блеске славы и сверкании мундира, возвратился к любимой, было уже поздно. Девушка исполнила свою угрозу, и ему ничего не оставалось, как отправиться на ее могилу.
…Что мне слава,
жизнь к чему мне,
коли нет моей любимой!.. —
воскликнул он и, чтобы доказать свою безутешность,
саблю вынимает,
в свою грудь вонзает!..
Вот так печально закончилась история двух влюбленных.
Во всех маминых песнях любовь была до гроба. Такой же была и ненависть.
Родители девушки прокляли настырного офицера. В наказание их усадьба сгорела дотла, и они пошли по миру.
Любовные трагедии не слишком интересовали меня. Но мне нравились мелодии, задушевные и простые, и я мурлыкал их вместе с мамой.
Намного интереснее были «криминальные» истории с их изменами, подлостью, отвагой, коварством и убийствами. Особенно хороша была история про красавицу Юлиану.
Как-то Юлиана стирала в Дунае платок, и ее заприметили четыре господина, которые тут же предложили ей уехать вместе с ними.
Девица Юлиана была не прочь, однако ответила господам по существу:
…с вами рада б я удрать,
да братца некуда девать!..
Но девица Юлиана была уж очень хороша собой, и господа поспешили дать ей такой совет:
…братца можешь ты убить,
страшным ядом отравить…
Девица Юлиана ничего против не имела. Ее скорее беспокоило, как бы это дело половчее обстряпать. Господа с готовностью шепнули:
…ты в зелен лес ступай,
змею в кустах поймай,
изжарь-свари в печи
и братца накорми…
Братец же, хоть был еще ребенком, почему-то встревожился, и приготовленное блюдо показалось ему подозрительным. Сидя за столом, он справляется у сестры:
…ну какая ж это рыба?
Ни хвоста, ни головы!..
Но сестрице до того хотелось отправиться в путешествие, что она сказала, будто хвостик съела сама, а голову выкинула. И братец, поверив, приступает к трапезе. Змеиный яд действует на него как-то странно:
…проглотил один кусок
и взялся за правый бок,
а как съел второй кусок,
то взялся за левый бок,
после третьего куска
не смог он сделать ни глотка.
Когда ему стало совсем худо, он попросил коварную Юлиану:
…беги постельку мне стелить,
на свете мне недолго жить…
Эта песня всегда доводила меня до слез. Я очень сожалел, что на этом дело кончается. Братец прощается с жизнью, а преступная сестра остается безнаказанной. Я поклялся себе, что бы ни случилось, никогда не поступать так со своим маленьким братцем и клятву, как видите, не нарушаю по сей день.
Мама пела всегда и везде. Так, в разгар сенокоса, когда кончались дрова, я брался за тачку, а мама закидывала за спину корзину, и мы вдвоем отправлялись в господский лес за хворостом; мама пела:
…как мило здесь в лесу,
цветочки пьют росу,
душа полна блаженства,
ах, рай, ах, совершенство!..
Мне было бы гораздо милее лежать у реки и жарить на солнце свое мокрое от пота тело, а я вместо этого должен был собирать хворост. К потному лицу липла паутина, кусались муравьи, и дела было столько, что не оставалось ни минутки, чтобы поглядеть на белочек.
Но мама не унывала:
