Солнечные пятна - [7]

Озхан был бы расстроен. Он так и не принял Досточтимое Послание и остался верен богам ветров и Железной руке. Впрочем, теперь это неважно. Перед смертью все равны, — так говорит Сементериум. Хан даже испугался, насколько же это верно.

Перед смертью все равны

Повозка скрежетала на ухабах так, как будто готова была развалиться: возница гнал лошадей без жалости, повинуясь приказу императора доставить важных путников как можно скорее.

Алов угрюмо наблюдала за проплывавшими мимо пейзажами. Меловые холмы, поросшие корявыми оливами и лаврами, сухие поля, стада овец, черные клинки кипарисов — она привыкла к этому, но оно не стало родным для нее. Она скучала по дому, где над еловыми лесами вздымаются заснеженные пики, где водопады с шумом бросаются в пропасти, а на зеленых лугах пасутся пятнистые коровы. Пусть она родилась в великом Симиусе, но она была Вреддвогль, дитя Бергланда — по роду и по духу.

Тем страшнее были чувства, которые она испытывала. Она ехала в родовой замок Вреддстенн, который был так мил ее сердцу, но все ее естество противилось этому. Она хотела остаться. Противоречие разрывало ее на куски и вгоняло в глубочайшую тоску.

Да и спутник ее не прибавлял веселья. Жирный Ярелл взвизгивал всякий раз, когда повозка наезжала на очередную выбоину, и бормотал что-то про здоровьишко и старые косточки, которым ни к чему такие путешествия.

Дорога тянулась в сторону заката, наполнившего мир янтарем. Вот бы превратиться в муху в камне, который через десять тысяч лет выкопают из земли, отполируют, вставят в украшение, и очередная модница будет с его помощью вызывать зависть у подруг. У Алов в детстве был такой кусочек янтаря с насекомым внутри.

Наверное, это так здорово: находиться там внутри, защищенной от невзгод этого мира, и лишь смотреть оттуда на все происходящее, и видеть все всегда в теплых приятных красках заката.

Алов вспомнила, как они с Озханом любовались закатом на балконе ханского дворца на прошлой неделе, и слезы так и брызнули у нее из глаз. Его больше нет, так зачем мне жить?

— Как же, матушка, да что же ты говоришь такое! — вскинулся Ярелл. Очевидно, она произнесла последнюю фразу вслух. — Всем людям жить надобно.

— Зачем? — Алов уже кричала. — Чтобы страдать? Я не хочу страдать! Я не хочу больше ничего видеть, не хочу жить!

— А хоть бы и страдать. Не только страданиями полна жизнь, но и удовольствий в ней немало. Все нужно испробовать перед смертушкой. Она ко всем придет, так что же торопить-то ее.

— Не хочу тебя слушать!

— А вот это зря. Старый Ярила много повидал, авось, мудрости-то чуток поднакопил уже. Авось чего и посоветует доброго.

— Чего посоветует? Как лучше убить себя? Да ты же сам мне помешал — помнишь?

— Утешься, матушка. Припади к сени Церкви, и будет тебе утешение и радость великая, и страх смерти оставит тебя.

— Ну уж это нет. И нет у меня страха смерти!

— Это сейчас, пока ты молоденькая. А в старости все ее боятся. Боятся, что придет раньше срока.

— И ты?

— Я не боюсь. Ибо несть конца жития по смерти, но сон и ожидание воскресения и новаго мира…

— Что это?

— Символ веры нашей. Коротко сказано, а всю жизнь, всю самую суть в себя вмещает.

— Расскажи мне.

— Конечно, матушка, — Ярелл откашлялся, сел поровнее и продолжил торжественно. — Верую, нетварен мир и живущие в нем. Верую, несть конца жития по смерти, но сон и ожидание воскресения и новаго мира. Верую, грядет Час Пробуждения и Тот, кто Воскреснет Первым.

— И все?

— Так я говорю ж, коротко и верно.

— Как-то уж очень коротко. Вот что значит «нетварен мир»?

— Это значит, несть миру создателя. Живое происходит от живого, а неживое — от неживого. Так было, есть и будет во веки веков. Из неживого живое не родится, и сотворено быть не может.

— А как же Гончар?

— Нет его.

— Как это нет? А кто тогда создал все?

— Никто не создал. Все просто есть.

— Но как это возможно?

— Вот ты, матушка, родилась от родителей своих. Но они же не создали тебя. Такоже и они родились от родителей своих, а те — от своих, и так всегда было. И будет. Нет начала этому и нет конца.

— Не может быть, чтоб не было начала.

— Может. Из неживого живое само не родится.

— Но… Как же тогда все люди и звери? Откуда они?

— Сие тайна величайшая, и познать ее не дано человеку, да и не нужно. Ведь как выходит: либо человек был всегда, либо его создали из неживого. А даже и создали — что с того? Ведь случилось-то это так давно, что нам и не понять, насколько. Это все равно, что род людской всегда, вечно был и будет, ежели вот родился человек, пожил да и помер — а мир-то весь вот он, как был до него, так и останется после стоять.

Алов внутренне содрогнулась. Ведь это и правда страшно — знать, что конец пути у всех един, и достигнув его, ты уходишь навсегда, а мир продолжает движение, как ни в чем не бывало. Насколько ничтожна, ненужна для мира наша жизнь!

— Озхан… — голос предательски дрогнул на имени любимого, — говорил мне, что на далеко юго-востоке живут настоящие язычники. Они поклоняются цветку, а богов у них не счесть. Они говорят, что когда человек умрет, он родится заново.