Солнце заходит... - [30]

Некоторые палаваны принесли живых птиц, пойманных в силки. Мне удалось заполучить большую редкость— самца павлиньего фазана. Он имел маленький павлиний хвост и по две шпоры на каждой ноге. Мне очень хотелось сохранить его живым, и я достал довольно просторную клетку для кур, но бедная птица, по-видимому, предпочла смерть неволе. Она покончила жизнь самоубийством, беспрестанно бросаясь изо всех сил на железную сетку. Другим очень интересным экземпляром была так называемая птица-инкубатор, величиной с крупную курицу. Это единственная птица в мире, «доверяющая» высиживание яиц солнцу. Так же как морская черепаха, она закапывает свои яйца в песок. Птенцы вылупляются такими большими, что могут сами выбраться из песка, взлететь и заботиться о себе. Они никогда не видят своих родителей. Еще большей редкостью в моей коллекции явилась птица-носорог.

Силки для ловли птиц придуманы исключительно хитро, с множеством петель, в которых запутываются лапки жертв. Фазана поймали на «приманку» — обычную курицу. Птицу-инкубатора заманили в ловушку при помощи деревянной флейты, издающей звуки, похожие на птичьи. И флейта и силки попали в мою коллекцию.

В течение дня я нанял несколько молодых людей в качестве носильщиков. Каждый из них должен был нести на спине корзину вроде тех, в которых переносят древесную смолу — альмакигу, а в ней по два двадцатилитровых жестяных бака, наполненных разными вещами. Хулио отвечал за ружье и коробку с медикаментами. Когда мы закончили все приготовления, уже наступил вечер. Вместе с Хулио я отправился на берег половить при свете керосиновых фонарей разную мелкую живность. Несмотря на увлекательность этого занятия, мы вскоре решили идти спать, чтобы хорошенько отдохнуть перед тем, что ожидало нас завтра.

Мы отправились в путь ранним майским утром. Сначала прошли некоторое расстояние вдоль берега на север, потом свернули на едва заметную тропу, приведшую нас в настоящие дебри. Я впервые увидел тропический лес, соответствующий моим детским представлениям о девственных джунглях. Здесь царили полумрак и такая тишина, что было слышно, как падают капли воды. С могучих стволов свисали лианы, а подлесок — колючий кустарник — беспощадно рвал одежду и царапал руки и ноги. Но хуже всего были отвратительные лесные пиявки, которые водились там в бесчисленном количестве. Они держались на деревьях задними присосками, а их длинное, тонкое тело свободно висело в поисках жертвы. Стоило только ее задеть, как она тотчас же присасывалась и в одно мгновение наливалась кровью. Если даже ее сразу отодрать, на коже все равно появлялась кровоточащая ранка. Единственное, что немного поднимало настроение, — это доносившиеся иногда мелодичные голоса птиц, притаившихся в кронах деревьев.

Дважды мы переходили реку Сумурумсум по ненадежным мосткам — бревну, переброшенному с одного берега на другой. Каждый раз я снимал обувь и шел босиком да еще брал в руки шест для равновесия. Откровенно говоря, сердце уходило в пятки. Упадешь — в лучшем случае переломаешь ноги. Когда пришлось переходить реку третий раз, мостков вообще не оказалось, и мы пошли вброд, по грудь в воде, хотя в реке водились крокодилы.

На другом берегу реки мы увидели в лесу вырубку, на ней несколько строений, окруженных участками риса. Это было селение Тапинг; здесь жили палаваны. Местный вождь Бунканг специально спускался в Данум-Данум предупредить Хулио, что он не позволит нам проходить через его земли. Мы решили не обращать внимания на его предупреждение, так как другого пути у нас не было. Впрочем, селение оказалось пустым. В нем не было ни души. Явно, все куда-то попрятались. Я чувствовал себя прескверно: у жителей Палавана есть грозное оружие — длинные полые трубки, из которых они бесшумно выпускают отравленные стрелы. Участки риса располагались среди черных, обгорелых стволов деревьев. Мы без всякого затруднения прошли между участками, не причинив вреда рису. Кое-где виднелись посадки кукурузы и бататов.

В полдень мы достигли реки Рансанг, на другой стороне которой находилась деревня Танкиау. А на этом берегу стоял лишь один дом, принадлежавший дяде Хулио, моро Интингу, который жил поблизости, но все же на некотором расстоянии от палаванов. Здесь нас ждал Будо. Он передал, что Амбилан встретится с нами завтра в джунглях. А сегодня мы должны ночевать у Интинга. Мне, как почетному гостю, отвели место в доме, где спал хозяин с семьей. Свежего воздуха было вдоволь: вся постройка состояла из бамбукового пола на высоких сваях, соломенной крыши и одной стены. Обстановку хижины составляли пара деревянных сундуков, где хранили свои вещи обе жены Интинга, и одна единственная циновка для сна, лежавшая посредине пола. Каким-то образом у них оказалась старая военная походная койка, на которой я и устроился. Интинг настоял на том, чтобы я лег спать первым. Я лег и закрыл глаза. Должен признаться, что я все-таки подсмотрел, как Интинг с женами проскользнул в хижину и улегся между ними на циновке.

Почти у всех палаванов, с которыми я познакомился, было по две жены. Хулио уверял, что количество жен достигает иногда пяти, но я ни разу не видел больше двух. Зато моро, живущие на побережье, редко имеют больше одной жены. Возможно, у них не хватает средств на большее число жен, ведь приобрести девушку моро стоит довольно дорого. Но, возможно, это объясняется тем, что они меньше заняты таким тяжелым трудом, как обработка земли, являющаяся основным занятием населения в глубине страны. Палаванские женщины ухаживают за детьми, стирают, но основная их обязанность — работа в поле. А хозяйство, даже приготовление пищи — дело мужчин! Что ж, пожалуй, это и впрямь легче, чем возиться с землей. Палаваны, как и многие другие филиппинцы, не знают ни поцелуев, ни каких-либо иных ласк. Удивляет, что две жены живут под одной крышей и нет никаких сцен ревности. За детьми они ухаживают совершенно одинаково, не разделяя их на своих и чужих.