Солнце в зрачках - [4]

Метроном трости пропустил удар, сбившись с размеренного анданте, и застучал вновь уже во взволнованном аллегретто.

— Может, и так, — сказала девушка. — Но мы должны искать новые. Если мы не сможем сказать, придумать, сделать что-то новое, если мы не сможем творить — зачем мы тогда существуем?

Анджей криво улыбнулся:

— Существуют же зачем-то звери, которые творить не могут. Чтобы продолжать род, к примеру.

— Но нам же дали разум, отличив от зверей. Зачем продолжать род существам, которые могут только разрушать? Звери, в отличие от людей, не разрушают осознанно… Нет, в таком случае мир был бы устроен слишком глупо.

— А разве он не глуп?

— Нет. Просто человек не всегда может его понять.

— А вы, значит, поняли?

— Я поняла, что слишком глупа, чтобы его понять.

Анджей почти разомкнул губы для ответа, когда понял — этого ответа он не знает.

Рыжая быстро шла вперёд сквозь жидкую тьму августовского воздуха, и подошвы её кед касались отражённых звёзд.

— А вы хоть на миг задумались, сколько раз посещали такие мысли тех, кого сейчас мы признаём великими? Сколько лет они разбивали в кровь лбы о закрытые двери? Сколькие умирали в нищете, так и не дождавшись признания от человечества, которому свойственно видеть не тех, кто живёт, а тех, кто уходит? А оно признавало ведь — только там, куда уходят великие, им от этого вряд ли много толку. Но они всё равно шли, стискивали зубы и шли, и звали за собой, чтобы показать нехоженые дороги, и несли своими творениями свет людям, которые упорно отказывались признавать этот свет нужным…

Типичный юношеский максимализм, романтизм и оптимизм, подумал Анджей, ступая с тротуара на дорогу, проходя перед машинами, глазеющими на них яркими пятнами фар. Вот только почему рядом с этой рыжей он чувствует себя то стариком, то несмышлёным мальчиком?

— Вам всё-таки не нравится ваша работа, — сменила тему рыжая.

Анджей помолчал.

— Я к ней привык, — наконец сказал он. — И мне дана… предрасположенность к работе с цифрами. Я умножаю в уме трёхзначные числа, а в девятом классе легко решал задачи по алгебре за одиннадцатый. Но с первого класса на уроках математики мне было скучно. Хотя от вида цифр и столбиков я отзевался ещё в институте, а ещё до того, как получил место, заставил себя свыкнуться с мыслью, что буду наводить порядок. Это благое дело. Да и есть в этом что-то… Я ведь люблю симметрию… Ну, и потом — привык.

— Значит, вчера вы лгали?

— Я…

— Нет-нет, я вас не виню. Вы лгали не столько мне, сколько себе. Но если вы обманывали себя в этом — может, обманываете и в другом?

Анджей молча шёл по пустынному двору.

— Вам всего-то сорок. Когда-то вы пошли не по той дороге — но впереди достаточно времени, чтобы вернуться на развилку и свернуть на свой путь.

— Вы не понимаете, — он медленно покачал головой. — Даже пять лет назад всё было бы далеко не так просто… А сейчас я уже ничего не могу изменить. Не я. Не теперь.

— Почему? Что вам мешает?

Анджей не ответил.

Прохладный ветер дунул в лицо, что-то мелькнуло перед глазами. Нет, не перед глазами, ведь дома не могли мелькать. Мелькнуло почти за гранью видимого — как полёт птицы, выхваченный боковым зрением.

Рыжая вскинула руку и сняла запутавшийся в её волосах маленький кленовый лист.

— Кленовый… Тёплый. Первый, — она задумчиво ощупала лист кончиками пальцев. — Посмотрите. Он такой одинокий…

В её руке лист почти светился — тихим жёлтым светом.

— Это всё ливень, — сказал Анджей. — Скоро будут другие.

— Вы так думаете?

— Конечно. Вот… Ещё один. Ещё два.

— Значит, он не один? Я хотела забрать его домой, но раз так…

Она перехватила лист за черешок и почти разжала пальцы. Тот вырвался из её руки, подхватился ветром и унёсся в сторону. На миг Анджею показалось, что рыжая провожает лист взглядом — но она всего лишь повернулась к нему лицом.

— А знаете, вот мы и вышли в осень, — сказала она.

Анджей зачем-то открыл и закрыл зонт. Его сбивало с толку ощущение какой-то нереальности происходящего.

— Вы такая… странная.

— Я знаю, — улыбнулась рыжая. Полина. Солнечная. Весенняя, удивительная, живая, с тёплой улыбкой и солнышком тронутыми волосами. — Ну что, до завтра?

Рыжая убежала, оставив Анджея во дворе.

Он долго стоял неподвижно. Затем медленно пошёл домой.

…больше всего она любила историю об Эвридике и Орфее, который умер, чтобы вернуть её к жизни. Ведь по ту сторону Стикса — лишь мёртвые, а значит, пересекая его, Орфей умер. А вернувшись, воскрес. Любовь ведь сильнее смерти и страха смерти — кто это сказал, Тургенев, кажется…

Держа книжку древнегреческих мифов, она заправляет за ухо прядь светлых волос. Лукаво смотрит на него — глаза васильково поблескивают из-под золота длинных ресниц. Рассуждая вслух, задумчиво прикидывает — оглянулась бы на месте Орфея? Беспокоясь, сделала бы то, что навеки погубит того, за кого беспокоишься? Скорее всего, нет. Всё-таки она хирург, и умеет оставлять эмоции за дверями операционной, и знает, что это, когда цена ошибки — жизнь.

…а ты, Анж? Усомнился бы, оглянулся? Только честно? Ну не дуйся, я же шучу. Я знаю — не оглянулся бы. Ты же рациональный человек, самый рациональный из всех, кого я встречала — рацио превыше всего… Что значит «неправда, я книги пишу»? Ты математический гений, и не отрицай, а в творчестве рацио и логика необходимы не меньше, как в точных науках… а вообще — вернёмся к нашим Орфеям. Ты не оглянулся бы, потому что всегда процентно оцениваешь ситуацию. Ну знаешь, процентно… «Процентов, что она идёт за мной — девяносто. Что она не идёт за мной — десять. Что, обернувшись сейчас, проиграю — сто». И всегда делаешь правильный выбор…