Посвящается трём людям: маме, как моему путеводному маяку, Солнечному, как ассоциативному музу, и Сиреневому Коту, без поддержки которого это не было бы написано.
«Зорко лишь одно сердце. Самого главного глазами не увидишь».
А. Сент-Экзюпери
Анджей захлопнул крышку ноутбука и, потирая ноющие виски, откинулся на спинку стула. По ту сторону застеклённой двери монотонно брюзжала на сотрудников фирмы уборщица — бегают туда-сюда всякие, пачкают свежевымытые полы.
Всё-таки стоило уехать куда-нибудь хотя бы на пару недель — от уборщиц, суетни, головной боли, стопок документов и бухгалтерских книг…
На крыльце курила пара девиц в офисных костюмах. Заметив Анджея, они поправили волосы и неспетым дуэтом попрощались. Он кивнул, поудобнее перехватил чёрный кожаный дипломат и направился к метро, провожаемый девичьим хихиканьем.
Щёлкающий створками-челюстями турникет, жёлто-плафонный эскалатор, молекулярные светильники Менделеевской, вагон с истрёпанными коричневыми сидушками. Вагон, станция, эскалатор, турникет. Улица. Привычный алгоритм.
Анджей возвращался домой через парк. Этой ночью наступивший август пролился на город холодными дождями, окрасив небо в серый. Сейчас серость сгустилась сумерками, а небо хныкало мелкой моросью. Пусты были парковые аллеи. В отдалении шумело машинами шоссе.
И тем яснее прозвучали вдруг звуки флейты.
Флейта, откуда ты здесь?..
Парковая дорожка делала крутой поворот. Анджей завернул.
Флейтистке было лет семнадцать-восемнадцать. Она сидела, поджав одну ногу под себя — точно не на парковой скамейке устроилась, а дома на диване. Светлые джинсы, белое пальтишко и рыжие волосы оттенка липового мёда. Яркое пятно среди бесцветности неба, темноты асфальта и унылой древесной зелени, неумолимо приближающейся к увяданию.
Анджей остановился чуть поодаль. Тонкие руки порхали по клапанам флейты, точно бабочки. Тихие, грустные звуки почти видимо сплетались в прозрачное кружево, рассыпались радужными осколками, пели в душе чем-то тёплым, близким, таким родным…
Мелодия взмыла в последние октавы, замерла на высокой ноте и истаяла в прохладе дождевой мороси.
Рыжая опустила флейту, глядя куда-то перед собой. Анджей моргнул, возвращаясь в реальность.
— Прекрасно играете, — сказал он, чтобы как-то оправдать своё присутствие.
— Вам просто не с чем сравнивать.
Голос у неё был высокий, певучий, чуть сглаживающий букву «р». На Анджея рыжая по-прежнему не смотрела — ему даже обидно стало.
— Есть. Я музыкальную школу закончил.
Рыжая вдруг улыбнулась по-детски радостно, с ямочками на щеках — так светло, будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее.
— И на самом деле хорошо получается?
— На самом деле. На слух пианиста, правда.
Взглянет она на него когда-нибудь или нет?
Рыжая, точно услышав его мысли, наконец повернула голову:
— Музыкант, если хороший, халтуру на любом инструменте различит.
Но смотрела не в глаза, а куда-то мимо. Неподвижными глазами цвета морской волны, с застывшими точками зрачков. И только тут Анджей увидел прислонённую к скамейке длинную белую трость.
— Заметили, да? — неожиданно сказала рыжая.
— Да, — после некоторой заминки ответил Анджей.
— Удивлены?
— А… почему я должен удивляться?
— А они все удивляются. Я уже привыкла.
Она протянула руку, уверенно нащупала чёрный футляр, лежавший рядом на лавке. Откинула крышку, достала бархатный чехол.
— И знаете, что их больше всего удивляет? Что у меня футляр закрыт, — изящные длинные пальцы с ловкостью привычки зачехляли инструмент. — Что я ничего не прошу. Просто играю. По их мнению, слепой может брать в руки флейту только для того, чтобы клянчить милостыню. А тем более играть на улице.
«Их» рыжая выговаривала с какой-то особой интонацией. Печально и досадливо одновременно.
— А зачем вы тогда?..
— А обязательно нужно делать зачем-то? Просто. Просто играю, — она уложила инструмент в футляр бережно, точно ребёнка в колыбель. — Просто хочется не дома, а под небом. И чувствовать ветер на лице. И вдыхать свежесть. А дождь на губах — вы замечали, что он сладкий?
— Замечал…
Стукнула крышка, щёлкнули застёжки. Рыжая встала, перекинула футляр через плечо и взяла в руки трость. Вновь обернулась к Анджею.
— А знаете, — задумчиво сказала она, — я вас совсем не боюсь.
— А вы должны меня бояться?
— Бабушка говорила, что незнакомцев надо бояться. Впрочем, думаю, это говорилось не только мне и не только моей бабушкой. Просто она считает, что меня особенно легко обидеть.
— Правильно считает.
— И сейчас вы думаете — конечно, потому что она слепая. А бабушка говорит — даже не в этом дело, а потому что я не такая, как все. Хотя глупое это выражение — не такой, как все… Ведь двух одинаковых людей на этом свете не сыщешь. Так что человек изначально не можем быть таким, как все, верно?
Невидящие зрачки смотрели в глаза Анджея. Тому чудилось, что смотрели — не спеша, пристально и мягко, ничего не упуская, будто зная заранее, что увидят…
— Меня зовут Полина.
— А меня — Анджей.
— Красивое имя.
— Польский аналог «Андрея».
— Анджей… — она распробовала звуки на вкус. Кивнула. — Куда вы идёте, Анджей?
— Домой. На улицу Свободы.
— А я туда же. Дом какой?
