Солнце село - [8]

Впрочем, есть разница между свободой выбора и воли. Свобода выбора, Валерик, это когда ты можешь делать то-то или то-то. Или не делать ничего. По большому счету, эльфам она доступна. А вот если из всего ты выбираешь то, что должен, а не то, что хочется или чего от тебя ждут другие, — это уже свобода воли.

Шаман весело глянул на скрывающего зевоту Валерика:

— Уже спишь? Правильно, я в твои годы тоже мало слушал, больше делал и узнавал сам. Все через это проходят. Когда уезжаешь?

— Дней через десять-пятнадцать. С караваном. — Валерик уже как будто и не высказывал недавних сомнений.

— Так хорошо, — одобрил шаман. — Будет начало науки. Общайся побольше с караванщиком, он тебе много правды жизни преподаст. Конечно, не делом, а на словах — но все великие дела потомкам передаются словами.

— Эменец бежит, — сказал Валерик, выскабливая со шкуры остатки шерсти.

— Наверное, забыл что-то. Или решил нам поесть принести.

— Эменец? — засмеялся Валерик. — Да ни за что и никогда!

Мальчик был бледен как снег. Но не от бега.

— Беда, — выпалил он, задыхаясь. — Беда в селе. Ты нужен, бабай. И ты, Валер, беда у тебя дома.

Валерик стрелой промчался по улице, не обращая внимания на камешки, коловшие босые ноги. Около избы толпился народ. Люди вели себя как-то странно: стояли, вытянув шеи, и заглядывали в открытую дверь. Валерик растолкал всех, отодвинул Кауакана, неожиданно покорно отошедшего в сторону.

Фария с белым, как снег, лицом, на негнущихся ногах двигалась от очага к столу, подавая обед. За столом сидел давешний скелет с болота. Теперь, при ближайшем рассмотрении, череп оказался не совсем голым — мертвая, высохшая потрескавшаяся кожа обтягивала его, в мелких трещинах было черно. Мертвец заторможенными движениями скрюченных пальцев, почти, но не полностью лишенных сухожилий, брал куски мяса и подносил ко рту. После нескольких жевательных движений глотал, но путь пищи был очевиден — сквозь мертвую требуху и ветхий рваный плащ она вываливалась на пол.

Все это Валерик заметил походя, набрасываясь на незнакомца, которого инстинктивно счел врагом и причиной беды. Почему-то не возникло никакого недоумения по поводу вялости братьев и родовичей. И в самом деле, что странного в том, что некий труп самостоятельно пришел к нему в дом и ест его еду, а все собрались вокруг и любуются дивом?

Пришелец неторопливо, но как-то очень быстро развернулся навстречу летящему Валерику и накрыл лицо паренька своей кистью. Негромко хрустнуло. Валерик мешком повалился на пол. Голубые глаза непонимающе уставились вниз.

Громко ахнула Фария, вышла из ступора и, схватив ухват, огрела пришельца по голове. Череп слетел с плеч и закатился в угол. Обезглавленное полуистлевшее тело, закутанное в ветхий черный плащ, с глухим стуком свалилось рядом с Валериком. Наваждение разом спало. Криком закричала Руня, но Марвак тут же взял ее под руку и увел. Могучий Кауакан подхватил начавшую оседать мать и принялся успокаивать, однако глаза его невидяще смотрели на лежащего ничком брата. Гахерис перенес Валерика на кровать и пытался привести в чувство. Аше с Жекэчем, как самые опытные, насыпали пепел и золу на останки скелета, чтобы остановить злую силу.

— Прочь, прочь, — бормотал шаман. Народ расступался, давая дорогу, но старик не замечал этого. Призрачная атмосфера зла, несчастья, не дававшая покоя вот уже несколько месяцев, смутные ощущения, невнятно отражавшиеся во снах, сгустились сейчас в почти ощутимую завесу черноты, исходящую от обезглавленного тела и того темного сгустка в углу. Окружающее стало восприниматься безумными красками, яркими или тусклыми, но шаман не удивился этому, а принял как должное. — Прочь, прочь, — бормотал он, но не родовичам, что и так пропустили без вопросов, а тому неосязаемому, неведомому Нечто, присутствие коего ощущал.

— Бабай, помоги, — выросла впереди необъятная фигура Кауакана, и шаман, не размышляя, подчинился отчаянному зову. Старший сын Фарии представлялся ярко-синим столбом огня, который могуч, но который не может обжечь, и потому беспомощен пред неизвестным.

Изумрудно-зеленое слабое пламя, обильно вытекающее из тела, распростертого на ложе, тут же без следа рассеивалось в пространстве. Шаман, чувствуя в себе силы его задержать, напрягся как мог. Но сколь часто бывает, что мы ощущаем в себе способности, которых нет… Быть может, раньше он и смог бы что-то сделать, но с годами силы оставили старика, и пламя молодой жизни неудержимо вытекало меж пальцами шамана, тая в тревожном вечернем сумраке.

— Фарид, — шептал он непослушными губами, нарушая многолетний неданный обет, — именем моим заклинаю: вернись! Фарид Лемон Деодери…

— Бабай, — тряс шамана за плечо Кауакан, — бабай! Хоть что-нибудь сделай!

Но когда старик поднял залитое слезами лицо, Кауакан все понял и отпустил шамана. Оглядевшись, богатырь узрел безголовое тело и, страшно зарычав, набросился на него. Гахерис, представляющийся темно-багровым колышущимся огнем, увлек шамана к бездвижной Фарии. Однако, лишь только тот склонился над женщиной, мрак сгустился в избе.

— Мертв он, мертв, — проскрежетала голова. Шаман с ужасом уставился на нее. Впервые за много времени он видел настоящее чудо, хотя, воистину, предпочел бы больше никогда, никогда с подобным не сталкиваться. Череп, едва прикрытый иссохшей кожей, с остатками хребта и сухожилий, едва шевелил челюстью, и слабый поток воздуха позволял издавать звуки. Которые с трудом, но можно было разобрать.