Я все время промахивался, всю жизнь. Ни один учебный выстрел, мной произведенный, не только в яблочко не попадал, но даже в самый край мишени. И неважно, что прицел был идеальным.
Однажды устроили эксперимент. Укрепили ружье в тисках, тщательно нацелили. Приятель выстрелил — яблочко. После него подошел я. Выстрел — пуля проходит мимо мишени.
Ну что тут поделать?
Хуже всего, что со временем эта особенность перешла и на другие мои действия. Нет, я, конечно, никогда не мог забить мяч в ворота, только изредка умудрялся попасть по нему ногой — и ни разу не сумел забросить в корзину. Разумеется, ни один снаряд в дартсе не оставался даже торчать в стене — только на полу… вместе с разломанной в сердцах мишенью. Но вышеперечисленное было в детстве.
Чем старше я становился, тем более усугублялось положение.
Я промахивался спичкой и зажигал вместо сигареты усы, — от них пришлось избавиться. Я подносил рюмку к подбородку вместо рта, делать записи начинал непременно на столе — промахивался по бумаге, надеть обувь стоило просто героических усилий и требовало много времени, а брюки и рубашку с пиджаком я и вовсе надевал полдня… И это — только часть моих новоприобретенных «навыков».
Друзья наивно полагали меня обычным рассеянным… ну может, чуточку рассеяннее прочих. Но я не был таким! Мне всегда удавалось хорошо сконцентрировать внимание, уловить суть дела, разговора, быстро ответить на самый запутанный вопрос. Так что насчет ясности ума вопросы должны были возникать редко. Однако физическая меткость портила все.
Почему я все это говорю в прошедшем времени? Дело в том, что я просто устал от такой жизни. Я собираюсь покончить с собой. Нет, я не чувствую особых сожалений, скорее — облегчение от окончательного принятия этого решения. Я устал — и хочу отдохнуть. Прошедшие годы представляются мне как странный неправдоподобный сон, в котором все шло наперекосяк. Я желаю избавиться от прошлого; и если ценой этому является жизнь, — что ж, пусть будет так.
Я недолго выбирал способ свести окончательные счеты со странной штукой, которая называется жизнью. Распространенных и верных методов немного. Но часть из них ко мне просто неприменима. Порезать себе вены — это хорошо, но я промахнусь ножом по руке. Повеситься — нет ничего лучше, но не попаду головой в петлю. Про огнестрельное оружие и речи быть не может, пуля пролетит мимо зубов. Отравиться — замечательно, но мой подбородок уже изведал немало жидкости. Даже экзотические методы самоубийства типа засунуть два карандаша в нос и со всей дури удариться об стол со мной не пройдут — промахнусь по столу… Увольте. Надоело.
Больше всего понравилась мысль о большой высоте. Сброситься с многоэтажного здания — что может быть приятней! Испытать хотя бы раз чувство невероятной свободы, пьянящее ощущение счастья и завершенности — это мечта!
Я стою на последнем этаже самого высокого здания в городе. Никто меня не видит — это хорошо; не очень-то хочется перед смертью услышать вопли мелких людишек. Ветер-бродяга смело обдувает мое лицо, теребит волосы и воротник, забирается под одежду, приятно холодит кожу.
Засиженный птицами парапет… какая мелочь перед лицом вечности! Солнце, бодро сияющее и освящающее путь вниз, к родной земле, готовой принять меня в последние объятия.
Перелезть через перила. Повернуться спиной к балкону следующим образом: переставить правую ногу, обратив ее пяткой к стене, перехватить правой ладонью перила, развернуться окончательно. Каждое движение смакую, ведь это в последний раз. Члены слушаются на удивление четко, двигаются слаженно, словно не должны были ноги промахнуться об парапет, а руки — о поручень.
Весь мир подо мной! Вперед!
…Разжать ладони. Чуть присесть. Прыгнуть далеко вперед, изо всех сил толкаясь от парапета… Да здравствует полет!
Земля приближается. Я внимательно слежу за этим. Тело, — я уже почти отвлеченно наблюдаю за самим собой, — переворачивается в воздухе, ведь трудно удержать в полете одно и то же положение. Я делаю несколько оборотов… Ах, это пьянящее чувство свободы…
…Почему я до сих пор падаю? Сопротивление воздуха уменьшается, — но такого не должно быть! Я открываю глаза. Передо мной — небо. Солнце, облака, далекие черные точки птиц. Поворот… Дома, деревья… Земля…
Почему она удаляется? Я же не птица! Я должен упасть! Рожденный ползать — летать не может!
Но земля удаляется…
Небо постепенно темнеет. Удивленные птицы несколько минут сопровождали меня, не менее удивленного. Отстали… Становится все труднее дышать. Кровь приливает к голове… или это так кажется, ведь давление вокруг падает, а внутри меня — все то же, и в конце концов, — я начинаю понимать, — меня разорвет на части.
С ревом пролетел мимо истребитель, развернулся, снова промчался рядом. Я представил себе лицо пилота, и меня разобрал веселый кашель. На третий пролет от рева лопнули барабанные перепонки.
Все выше и выше. Дышать труднее и труднее. Кровь яростно стучит в висках, в такт оглушительным ударам сердца толчками вырывается из носа и ушей. Небо уже черное, и Солнце — яростно сверкающий желтый диск на нем; даже сквозь закрытые глаза я вижу его. Открываю глаза — и перед тем, как ослепнуть, замечаю россыпь звезд вокруг Светила.
