Солдаты без оружия - [34]

Пока Сорокин говорил, Ориф нагнулся к руке, хотел посмотреть, который час, но из-за темноты не мог различить ни цифр, ни стрелок. Встав, он включил с разрешения Сорокина свет и снова глянул на часы: они показывали семь.

— Подъем, Сергей Васильевич, идемте в ЦК! И не откладывая! — решительно сказал Олимов.

Сорокин вопросительно посмотрел на него:

— Что случилось? Куда мы, уже вечер…

— Пусть помогут нам теперь, немедленно, чтобы мы не теряли больше ни людей, ни времени!..

— Насколько я осведомлен, товарищ Олимов, — с сомнением покачал головой Сорокин, — сейчас в ЦК не до наших с вами просьб!..

Это и в самом деле было так. В те горячие, напряженные дни и месяцы формировались новые воинские соединения действующей армии. Не только личный состав этих соединений, но и все материальное их обеспечение, снабжение взяла на себя республика. Выполнение этой задачи, почетного, первостепенной важности обязательства перед государством было провозглашено делом всего таджикского народа, и прежде всего коммунистов. Колхозы, совхозы, самые различные предприятия, учреждения науки, культуры и общественные организации оказывали практическую помощь при создании этих воинских соединений.

Однако не все шло гладко, не все понимали важность этого поистине государственного дела. Иные руководители ломали голову над проблемой: если теперь, сейчас они отдадут свои запасы на снаряжение воинских соединений, откуда, из каких источников возьмут завтра, чтобы одеть, обуть и накормить, пусть хотя бы и не досыта, тех, кто остался работать в тылу, на земле, у станка? Ведь конца войны не видно, он где-то, говорят, за горами Коф[7]…

Были и такие, кто больше беспокоился о своем животе и благе, нежели об общем святом деле помощи фронту.

Трудно описать то, что однажды своими собственными глазами видел Ориф на одной из улиц, прилегающих к рынку, — при виде всего этого ужас мог объять человека, впервые сюда попавшего. Что бы ни вынесли для продажи, этих людей мгновенно обступали, беспардонно цапали за руки, без слов выхватывали продаваемое — будь то сечка или маш, поношенная теплая одежда или старая шапка, отсчитывали деньги, сколько бы ни запрашивали. Увидевший впервые подобный торг, подумал Ориф, мог бы решить, что наступил конец света, что вещи или продукты, которые сегодня еще можно с грехом пополам купить здесь, на рынке, завтра уже не достанешь ни за какие деньги. Все больше появлялось барыг, перекупщиков, которые действовали и на людей благоразумных, словно война перевернула их сознание. Да и в самом деле, если глубоко поразмыслить над тем, что увидел Ориф в один из дней, проходя мимо рынка, испугало бы кого хочешь…

Сорокин, трижды за последние два месяца побывавший в республике по вопросу формирования трудовой армии, не раз наблюдал, как и Ориф, эти неприглядные сцены, когда приходилось бывать на базарах и улицах, к ним прилегающих. И горячность Олимова хотя и была ему понятна, но, по его разумению, не способствовала скорейшему решению вопроса со снабжением трудовой армии всем необходимым на месте ее формирования, в республике.

Сорокин не скрывал своих мыслей от Олимова, но переубедить Орифа было не так-то просто.

Они подошли к вешалке, сняли свои пальто.

— Сначала, Сергей Васильевич, все-таки сходим, изложим свое предложение в ЦК, что нам, интересно, ответят…

Сорокин неопределенно пожал плечами.

— Дорогой товарищ Олимов, возможно, пообещают многое, но когда обещаниями можно было одеть и накормить?..

— Только что, Сергей Васильевич, вы мне говорили, что партийные работники, такие, как мы с вами, должны умело, по-большевистски действовать, решая трудные проблемы. Ведь так? Мне кажется, сейчас наступил именно такой момент: надо действовать! — с подъемом произнес Ориф.

— Тогда вперед, дорогой друг!

Они вышли на улицу, и тотчас пронизывающий ветер ударил им в лицо, перехватило дыхание. Оба, как по команде, подняли воротники, втянули головы в плечи. Незаметно за делами промелькнули теплые декабрьские дни, наступило холодное зимнее сорокадневье, а снега еще не было и в помине. Лишь все дул и дул, не переставая, ветер, а с хмурого неба вместо снега сыпались крохотные льдинки и, словно иголки, впивались в лица прохожих.

Одна рука в кармане, другая — за бортом пальто, — так они молча шагали, объятые тьмою зимнего вечера. И, наверное, потому что вышли из теплого помещения, была разительной эта смена тепла и холода, подействовавшего мгновенно, — заледенели уши, нос, лоб, щеки.

— Уж хоть бы не без пользы была наша вылазка в такую стужу, хоть бы кто-нибудь из нужных нам людей оказался на месте! — повернувшись к Орифу, посетовал Сорокин.

— Будут, будут на месте, товарищ Сорокин! — успокоил его Ориф. — Через полчаса меня должен принять секретарь ЦК Джамалов, во всяком случае, обещал…

— Что, приглашал лично? Что же вы ничего не сказали мне, хитрец?

— Да, приглашал, но для другой цели — проститься перед отъездом на Урал.

Они подошли к зданию Центрального Комитета. Пожилой сержант, не раз пропускавший Олимова и Сорокина ранее, тем не менее, как того требовало время, внимательно посмотрел их удостоверения, с ног до головы оглядел их самих и лишь после этой процедуры вскинул руку к козырьку, пропуская посетителей.