Солдаты без оружия - [122]

Едва они вошли в кабинет Джамалова, как тот с приветливой улыбкой поднялся навстречу, раскрыв объятья.

— Ждем вас, ждем, дорогие друзья! — усаживая гостей за длинный стол совещаний, улыбаясь, говорил он. — Дня четыре назад звонил товарищ Соколов из Белогорска, предупреждал о вашем приезде. Что, долго ехали? Наверное, задержались в дороге? Сейчас поезда плохо ходят…

— Почти восемь суток ехали, — ответил Ориф, передавая Джамалову письмо Белогорского обкома партии.

И пока Джамалов читал его, секретарь принесла большой чайник чая. По запаху Ака Навруз тотчас определил, что чай зеленый, и нет ничего милее сердцу, как разливать такой чай, поэтому он сам взялся за дело.

— Вы говорите, говорите, мулло, с товарищем Джамаловым! — Ака Навруз посмотрел на Орифа. — А чаем я сам займусь с удовольствием! Мелодию этого дела я настрою сам!..

Джамалов был давно знаком с Ака Наврузом и теперь весело рассмеялся, услышав любимое выражение старика и подсаживаясь к нему поближе.

— Ну что, дорогой Ака Навруз, как ваше настроение?

— Настроение хорошо настроено, такова мелодия этого дела, товарищ Джамалов! — весело отвечал тот, дуя на горячий чай.

Кивнув на письмо, Джамалов сказал, что, даже если бы его не существовало, таджики не забыли бы своих братьев, работающих на Урале.

— Это очень радостно слышать, спасибо за заботу о нас! — поблагодарил Ориф и усмехнулся: — Но в таком случае наш приезд сюда был совсем не обязательным, товарищ Джамалов?

— Нет, почему же? Разве вы не хотите передать приветы от уральских трудармейцев им семьям, родным и знакомым?

— Справедливо, товарищ Джамалов, — поддержал секретаря Ака Навруз. — Передать их приветы, отвезти письма на Урал — разве это не благое дело, мулло?

— О, я знаю, товарищ Олимов, как тепло и сердечно будут встречать нашего Ака Навруза земляки — словно вернувшегося из хадджа[13]! — рассмеялся Джамалов.

— А скажите-ка, товарищ Джамалов, какое вообще здесь настроение у людей? — спросил Ака Навруз.

— В целом хорошее, — помедлив, ответил Джамалов, — В самые первые месяцы войны было, конечно, очень тяжело, теперь, как мне кажется, люди стали выносливее. Но самое трудное сейчас — это переживания и беспокойство за тех, кто там, на фронте. Ведь почти в каждой семье кого-то проводили в действующую армию: сына, брата, отца… Конечно, не хватает одежды, обуви, но разве теперь это главное?.. Главное — все живут надеждой на лучшее, на победу.

— Издревле мудрые заметили, — многозначительно проговорил Ака Навруз, — легче пережить недостатки и дороговизну, чем засуху и нищету…

— Да, теперь все живут одной мыслью: поскорее бы конец проклятой войне. — Джамалов допил чай. — Это для всех нас тяжелейшее испытание, и не только для нас, для всего нашего строя. Но мы доказали всему миру, на что способны и кто мы такие, в конце концов. Очень правильно говорится: мужчину надо увидеть на поле боя. Наши с вами земляки, дорогие друзья, не уронили достоинства на поле битвы, — честь и слава им за это!

Взволнованный Ориф посмотрел на Ака Навруза.

— Конечно, может быть, я скажу высокопарно, товарищ Джамалов, но они достойны памятника!

— Мы все так думаем, дорогой Орифджан, со временем, я думаю, осуществится ваше доброе пожелание.

— Потомки, помнящие о нас, да пребудут вечно! — торжественно воскликнул Ака Навруз.

Вошла улыбающаяся секретарша и сказала Джамалову, что приехал секретарь горкома партии Мехрабада Носов. Зная, что здесь Олимов, он просит принять его.

— Конечно, конечно, пожалуйста, пусть войдет! — пригласил Джамалов.

Ориф и Ака Навруз встали в ожидании его прихода.

Не успел Носов показаться в дверях, как Олимов быстро пошел ему навстречу. Они обнялись. С пристрастием разглядывая гостей, Носов довольно улыбался.

— Однако, друзья, как я посмотрю, уральский климат здорово вас закалил!

— И меня, мастера трудовой армии, тоже! — пошутил Ака Навруз.

Приглядевшись к Носову повнимательнее, Ориф сразу же заметил, что тот чем-то очень расстроен, покрасневшие веки свидетельствовали о бессонных ночах, прибавилось седины.

— Как вы-то, дорогой Григорий Михайлович, как супруга ваша, здоровы ли? — спросил он.

В ответ Носов как-то неопределенно и беспомощно пожал плечами, нехотя, с трудом подбирая слова, ответил:

— Да вот, товарищ Олимов, сам-то я, как видите, на ногах, а Нина Михайловна моя… — он запнулся, с отчаянием махнул рукой, — месяц назад заразилась у себя в больнице тифом… схоронил я ее недавно.

Ориф не мог поверить в услышанное.

— Как же так? Неужели ничего нельзя было сделать, Григорий Михайлович?

— Сами знаете, как у нас сейчас с лекарствами, практически невозможно достать ничего, не то многих можно было бы спасти, — с какой-то грустной апатией сказал Носов.

— Жаль, очень жаль, примите наши соболезнования, дорогой Григорий Михайлович!.. — Ориф крепко сжал руку Носова повыше локтя.

— Что ж теперь поделаешь, Ориф Одилович, — чувствовалось, Носову было невыносимо тяжело говорить об этом. — Наше горе не сильнее горя многих других семей, которые потеряли на фронте своих близких. И еще потеряют, ведь войне конца не видно. Так что будем готовы к этому, время такое… Расскажите-ка лучше о себе, о своих делах! Знаю, с чем приехали, уже наслышан! Когда к нам в Мехрабад собираетесь?