Солдаты без оружия - [120]

9

Нельзя сказать, что их отношения стали холодными, они по-прежнему испытывали друг к другу искреннюю симпатию и уважение. Во всяком случае Ориф. Чувство Людмилы, и он это знал, было иное. Дни все более до отказа заполнялись работой. Особенно у Людмилы Платоновны: ведь подошла пора весенних экзаменов и в школе и в училище. Ориф же, переехавший в недавно отстроенный дом общежития, все никак не мог выбрать подходящего момента и навестить Людмилу. Конечно, сегодня день тоже был не из особенно подходящих для этого визита, но ее письмо… Оно не давало Орифу покоя.

Выйдя из дома, он почти тотчас же остановил попутную машину и быстро добрался до улицы, где жила Людмила Платоновна.

Она не удивилась его визиту, наверное, ждала, несмотря на поздний час. Была одета по-домашнему в ситцевое, свободного покроя платье в цветочек, розовая косынка на голове, на ногах мягкие шлепанцы. Когда он вошел в комнату, то увидел, как по-прежнему сияет ее взор, обращенный к нему. Как показалось Орифу, она стала чуть полнее, лицо же, утратив прежнюю девическую округлость и румянец, слегка побледнело, во взгляде сквозила непонятная озабоченность.

— Разве я сильно изменилась, Орифджан, что вы так изучающе меня рассматриваете? — Людмила покраснела, избегая взгляда Орифа.

— По-моему, Людмила, вы и в самом деле немного изменились, — он пристально глядел на нее.

— Ну что же, раз ты… раз вы… сами это увидели… — Людмила решительно села на стул рядом с Орифом и в замешательстве стала собирать ладонью со стола несуществующие хлебные крошки. — В этом виноваты вы, дорогой…

Видя, что Ориф испугался, услышав ее слова, она поспешила его успокоить:

— Не надо, друг мой, я не хотела доставлять вам неприятных минут. И я ничего не требую… Хочу только сказать об одном. Помните, в день моего рождения вы, произнеся тост в мою честь, сказали: пусть исполнятся все мечты…

— Да, помню, Людмила Платоновна…

— Так вот… я хотела одного: иметь ребенка от любимого человека. И моя мечта сбылась, дорогой Ориф, скоро я буду матерью… Не пугайтесь, не надо, и не сомневайтесь во мне… У меня нет к вам никаких претензий, я не желаю сводить с вами счетов, упаси боже… Более того, если кто-нибудь посмеет бросить в вас камень, я не позволю этого сделать и всем существом своим стану на вашу защиту!..

Ориф долго молчал, не в силах собраться с мыслями, хотел что-то сказать, возразить Людмиле. Наконец поднял на нее глаза: в них было столько муки, столько невысказанного, что Людмила Платоновна могла лишь догадываться об этом. С трудом произносились слова.

— Я понимаю вас, дорогая… можно защищаться от людей, но куда денешься от угрызений собственной совести? — более самого себя, чем Людмилу, спрашивал теперь Ориф.

— Знаю, я очень хорошо знаю, что вы честный, порядочный человек, дорогой мой, но я хочу сказать еще раз: вы не виноваты ни в чем… Вы дали мне такое счастье, такое!.. Мою любовь к вам я перенесу на своего ребенка, этого мне никто не запретит, поверьте!.. Я буду растить его с думой о вас, мой дорогой, я хочу, чтобы он во всем походил на вас!..

Не было сил слушать эти слова, и одна-единственная мысль не давала покоя: как же теперь жена, Шамсия? Как сказать об этом, как объяснить ей, чистой, любящей, то, что случилось? Видя его смятение, Людмила Платоновна будто прочитала его мысли.

— Я догадываюсь, Орифджан, что вас мучает больше всего! — прервала его горестные раздумья женщина. — Но ведь жена ваша не ясновидящая… Если хотите знать, я именно из-за этого решила переехать в Белогорск, чтобы быть подальше от злых людских глаз и недобрых языков…

— Вы меня не так поняли, дорогая Людмила Платоновна, я не могу скрыть свой недостойный поступок от человека, который доверяет мне безраздельно, которому я поклялся в верности на всю жизнь.

— Воля ваша, мой благородный друг, — в замешательстве сказала Людмила. — Но будь я на месте вашей жены, клянусь, я простила бы вам все и любила еще сильнее. Но редкая женщина умеет прощать… Жаль только, что такие, словно красивые родники, не часто встречаются на белом свете. Особенно на Востоке.

Последние слова Людмилы, очевидно, задели самолюбие Орифа, он глянул на нее исподлобья.

— Нравы и поведение женщины, моя дорогая Людмила Платоновна, не связаны с местом, где она живет, будь то восток или запад, север или юг… Все зависит от ума и воспитания.

Видя, что Ориф не в духе, Людмила, попросив извинения, под предлогом приготовления чая ушла в кухню. Ориф следом за нею встал, ему очень хотелось курить, но он не решался. Людмила, принеся пепельницу, разрешила ему дымить в комнате. Оставшись один, он стал медленно ходить из угла в угол, поглядывая на фотографии, висящие над письменным столом Людмилы, весь во власти своих нерадостных дум…

Минут через десять на столе уже стоял чайник с крепко заваренным чаем, хлеб. Они говорили о школе, о том, как трудно сейчас учиться детям, о преподавателях, коллегах Людмилы, делах трудовой армии и как-то отвлеклись немного от своих печальных мыслей.

С нового учебного года, сказала Людмила Платоновна, она будет работать в одной из школ Белогорска и квартиру сняла уже поблизости от нее. Ориф сказал, что, по всей вероятности, завтра он отправляется с делегацией рабочих в Таджикистан и, как только вернется, обязательно навестит ее. Людмила вырвала из записной книжки листок и написала на нем свой новый адрес.