Солдаты без оружия - [124]

— Дай-то бог нам всем дожить до этих светлых дней — и тем, кто здесь, и тем, кого нет рядом!.. — растрогался Ака Навруз, вспомнив своих сыновей-фронтовиков и товарищей на Урале.

Ака Навруз ласково гладил то плечи жены, то головку малолетнего сына. И вдруг после слов мужа женщина неудержимо разрыдалась. Все принялись успокаивать ее, но от слов сочувствия она заплакала еще сильнее. Она не могла поднять глаз на счастливое лицо Ака Навруза, не смела омрачить такой день — приезд после целого года отсутствия в родной дом! Но ведь там, дома, она все равно покажет ему рано или поздно похоронку, которую получила неделю назад на старшего сына Лочина. Изо всех сил она старалась держаться, а муж, который шел рядом с нею, все спрашивал, почему она плачет.

Тем временем семья Орифа Олимова вернулась домой. Невеселое это было возвращение. Глаза Одила-амака совсем запали, он поминутно вынимал из кармана платок и смахивал набегавшие слезы. Отец будто стал ниже ростом, это Ориф заметил сразу, едва увидел его на вокзале. Он как-то весь согнулся под тяжестью невзгод, обрушившихся на него.

— Что делать, дорогой отец, война никого не обошла стороной, вот и в нашей семье горе, нет дорогой нашей сестры Гулсуман. Сколько эта проклятая война погубила молодых жизней!..

— Я все надеялся, что хоть дочь будет мне в старости опорой, но и эта надежда не сбылась. — Голос Одила-амака осекся, спазм перехватил горло.

— Не убивайтесь так горько, отец, ведь у вас есть сын Маруф, невестка, внук и внучка, и я у вас есть, отец… Неужели мы вам не родные люди? Есть надежда, что Маруф вернется с войны!..

— Нет, дорогой мой сын, не вернется наш Маруф, предчувствия не обманывали меня, старика! Я тебе на вокзале не хотел говорить…

С этими словами он протянул Орифу конверт.

— Вот, прочти это, нет никаких надежд! — горестно повторил он.

Ориф торопливо развернул письмо, посмотрел на подпись. Фамилия незнакомая — Гасенко. Василий Гасенко. Быстро пробежал строчки глазами.

Так. Значит, Маруф попал в плен, в фашистский лагерь для военнопленных, и этот Гасенко до последней минуты был с ним. Письмо написано карандашом на страничках школьной тетради в косую линейку, на конверте имя отца… Значит, успел Маруф сказать этому Гасенко…

«…Мы, семь человек, после этого события бежали из лагеря, — читал Ориф последние строки письма. — В живых осталось трое. Нас спрятала от ищеек гестапо польская женщина, потом мы целый месяц добирались до белорусских партизан. И вот теперь, когда мы здесь, считаем своим долгом известить родных нашего погибшего дорогого друга Маруфа. Он просил об этом, и мы выполняем его последнюю просьбу.

Сегодня с Большой земли прилетел санитарный самолет, он повезет от нас тяжелораненых. Мы просили взять наше письмо и опустить его. Очень надеемся, что оно дойдет до вас. С солдатским приветом…»

И после подписи еще несколько слов:

«Вы можете гордиться своим сыном и братом, он был смелым, преданным и верным патриотом своей Родины…»

Какое-то время Ориф невидящими глазами тупо смотрел на строчки письма неизвестного Гасенко, который до последних минут жизни младшего брата был с ним рядом, держал его голову перед тем, как тот последний раз взглянул на мир. Фашистская пуля оборвала его жизнь.

— Эх, отец! — не выдержал Ориф, со всей силой, на какую только был способен, ударив ладонью по столу. — Почему я не на фронте? Почему? Я бы так отомстил проклятым фашистам и за Гулю, и за Маруфа!..

Одил-амак неожиданно поднял голову, с гордостью поглядел на старшего сына.

— Не говори так, не надо, сынок! И без тебя есть кому отомстить, побереги себя! Знаю я, не ради удовольствия поехали вы на Урал, так далеко от родных мест, живете в холоде да неустройстве… Конечно, от войны тяжко всем, но там у вас, говорят, бывает иногда потруднее, чем на фронте. Не зря, наверное, рабочего трудармии сравнивают с солдатом на фронте, нет, не зря!

— Это и в самом деле так, отец, порядок и дисциплина у нас почти как у военных, — уточнил Ориф, стараясь взять себя в руки.

— Вот видишь, сынок, — продолжал Одил-амак, — теперь у меня одна мечта — чтобы ты живым-здоровым вернулся с Урала, честно и благородно исполнив свой долг. Я буду молиться в память об ушедших, взор же мой будет обращен к тебе…

Наверное, Одил-амак говорил бы еще, он многое хотел сказать сыну в этот вечер, но тут вдруг среди вечерней тишины за окном в густом высоком кустарнике запел соловей.

— Будто хочет развеять наше настроение: появился ведь откуда-то этот звонкоголосый! — обрадовался, словно ребенок, Одил-амак.

Ориф и прежде, до войны, не раз летними вечерами слушал соловьиное пение.

— И вот что удивительно, отец! Каждый год он появляется именно в это время, смотри, и теперь появился в пору саратана[14].

— Что ж удивляться, сынок, дом рядом с рекой, тишина и прохлада, деревья, заросли кустарника — благодать для птицы!..

Подошло время ужина, и они с отцом сели за стол. Шамсия принесла из кухни блюдо плова, сказала, что дети уже накормлены и легли спать.

— Спасибо, Шамсия, дорогая, за щедрое угощение! Я уж и отвык от плова за минувший год, только один раз был в гостях с Ульмасовым, комиссаром узбекской трудовой армии, у его племянника, он и попотчевал нас тогда…