На улице шла загрузка машин.
— Подноси раненых. Не задерживайся, — командовал Филиппов.
Санитары вынесли Нину.
— До свидания, Нина, — душевно сказал Филиппов. — Хотя я и еду с вами, но, кто знает, будет ли время попрощаться. Желаю вам всего хорошего: поправиться, встретить Цырубина. Вы оба достойны большого счастья.
— Спасибо, товарищ начальник, — сказала Нина. — И вам счастливо довоевать.
Вынесли Годованца. Прощаясь с ним, Филиппов долго тряс ему руку, но ничего не сказал: глаза защипало, в горле возник ком.
— Што ли, жалко меня? — удивился Годованец, морща нос. — Так я ж скоро поправлюсь. Вот вы-то как тут? Правда, я наказал насчет вас Сатункину, да душа все равно неспокойна. Не совсем вы еще обстрелялись. Снаряды, например, по звуку не различаете, горячку иной раз порете.
Рубцова, Сушенку, Федю Васильева — экипаж машины номер «сто» — грузили вместе. Сушенку теперь ни на минуту не могли оторвать от Рубцова.
Раненые долго кричали остающимся товарищам:
— Смотрите, чтобы все здесь было в порядке!
— До свидания на Родине!
— Выпить за нас в День Победы не забудьте!
Раненный в лицо не мог говорить. Пока машина не скрылась, он все махал из кузова шапкой…
Филиппов ехал в медсанбат.
Забитая движущейся навстречу техникой, дорога была похожа на гигантский конвейер.
Филиппов торопился. Нужно было спешно получить медимущество, забрать фельдшеров, навестить своих раненых, а там уже и принимать новые экипажи, прибывшие на ближайшую станцию. Годом раньше после таких боев бригада, может быть, месяц простояла бы на формировании. Теперь пройдет всего два дня, и она, пополнившись свежими силами и танками, опять двинется в бой. Другой размах — победный.
Филиппов ехал на «чужой» машине. «Санитарка» сгорела.
Шофер некоторое время сидел за рулем сердитый, что-то все ворчал себе под нос. Но вскоре угомонился, замурлыкал веселый мотив. «Наверное, это привычка всех шоферов», — подумал Филиппов, вспоминая Годованца.
— Нельзя ли быстрее? — поторопил он шофера.
Шофер распахнул дверцу, закричал в темноту:
— Эй, дай дорогу! Разве не видите? Раненых везу!
И, хотя ничего не было видно, шоферы встречных машин, услышав слово «раненые», уступали дорогу.
В полночь добрались до медсанбата, расположившегося в богатом барском доме с колоннами.
Филиппова окружили товарищи, поздравляли, горячо пожимали руку, забрасывали вопросами… Гостеприимный командир медсанбата уступил Филиппову свою комнату.
Филиппов и Сатункин остались одни. Горел мягкий электрический свет. Мерно постукивали часы с позолоченным циферблатом. На столе дымился чай. Было так тихо, так все по-домашнему, что как-то не верилось, что несколько часов назад они подвергались смертельной опасности.
Филиппов улегся спать на настоящей кровати, накрывшись настоящим одеялом. Сатункин подшивал подворотничок к гимнастерке, потом, погасив свет, тоже лег.
Уснули мгновенно, впервые за много суток.
Часы пробили четыре — красиво и звонко. В дверь постучали. Сатункин, топая по полу босыми ногами, шепотом спросил:
— Кто там?
Послышался хрипловатый голос Рыбина:
— Это я. Открой.
Сатункин зажег свет. Открыл дверь. Проснулся Филиппов.
— Уже? — удивился он, увидя Рыбина. — Все благополучно?
— Все в порядке. Lege artis[4].
Филиппов поднялся, подошел к окну, отдернул штору.
На улице было темно. Неживыми коробками стояли дома. И только там, дальше домов, где предполагалась дорога, все двигалась и двигалась цепочка мерцающих сигнальных огоньков — это шла на запад Советская Армия.
— А скоро, наверное, по этой же самой дороге мы на Родину двинемся…
Рыбин уверенно кивнул:
— Да, теперь скоро…
— С огнями поедем… Свет в полную фару.
Филиппов обнял друга за плечи, и они, думая каждый о своем, долго смотрели на далекие красные огоньки…
1948—1952 гг. Дополнено и исправлено в 1954 г.
г. Ленинград.
