Солдаты без оружия - [126]

Он посмотрел на спящих товарищей, на комбрига. Бударин шумно и глубоко дышал. Во сне у него подергивалась левая щека. Филиппов вдруг ощутил прилив глубокой нежности к этому уставшему, сильному, мужественному человеку и осторожно отгородил папахой лицо Бударина от света.

«…Знала бы ты, какие здесь замечательные люди! Я горжусь, что мне выпала честь быть с ними вместе».

Вошел радист. Растормошил комбрига:

— Товарищ гвардии полковник, вас вызывает генерал.

Бударин медленно поднялся, взял папаху, но спросонья забыл надеть ее и вышел из комнаты вслед за радистом.

«Наташа, у меня к тебе большая просьба, — писал Филиппов, — узнай и сообщи мне подробно о состоянии раненого, фамилии его точно не помню (не то Семенов, не то Сомов), не до того было; в общем, у него обширное ранение мягких тканей правого бедра. Я из него мину извлек. Интересно знать, как дела, очень важно — узнай».

В комнату возвратился Бударин, добрался до своего стола, тяжело опустился на стул. Разговор с генералом взволновал его.

Генерал сказал:

— Прошу продержаться еще двое суток. Это необходимо. Ваша бригада связывает значительные силы противника и держит коммуникацию. Понимаешь?

— Ясно, товарищ гвардии генерал.

— Через двое суток мы обязательно увидимся.

— Понимаю.

— Ну как, голубчик?

— Продержусь.

Голос у генерала был непривычно мягкий. Бударин понял, что эти сутки будут для бригады особенно трудными. Разбитые фашистские части из последних сил будут рваться к Сянно. Нужна готовиться к жестокой борьбе.

Бударин оглядел своих офицеров, своих орлов. Вот у стены, положив перебинтованную голову на плечо соседа, спит гвардии капитан Петров. Он пришел в бригаду младшим лейтенантом. Бударин часто поругивал его за лихость, за безрассудное геройство. А на днях он своими ушами слышал, как Петров отчитывал подчиненного: «Не лезь на рожон. Соображай! Оторвет башку, другую не купишь…» Вон в углу, уткнувшись в чьи-то колени, спит гвардии старший лейтенант Вахлаев. Когда-то он не нравился комбригу: при встрече со старшими офицерами смущался, краснел; рассказывали, что он стихи пишет. Бударин звал его красной девицей, а под Сталинградом в решающую минуту Вахлаев поднялся под огнем противника во весь рост, крикнул:

— За мной, ребята! Не допустим гада до Сталинграда!

Бударин лично приколол к его груди орден Красного Знамени.

«Нет, — думал комбриг, с отцовской любовью оглядывая лица спящих, — не зря мы воевали в гражданскую, не напрасно трудились все эти годы. Выросло прекрасное поколение, надежная смена! Генерал может быть спокоен. Приказ будет выполнен».

Взгляд комбрига упал на Филиппова.

— Кому пишешь?

Филиппов помедлил, но ответил честно:

— Невесте.

— Той, что в медсанбате, говорят, осталась?

— Да.

— А ты почему не женился?

Филиппов пожал плечами и, поборов неловкость, ответил:

— Рановато еще, товарищ гвардии полковник. Вдруг что случится?

— Ничего, орел, не случится. Женись. Вот как на формировку остановимся — разрешаю. Только на свадьбу пригласить не забудь. Небось о сыне мечтаешь?

Филиппов смущенно улыбнулся, сказал тихо:

— О сыне.

Бударин безнадежно махнул рукой:

— Все мужчины такие. Я вот тоже по молодости ждал сына, а родилась дочь.

— У вас есть дочь? — удивился Филиппов, никогда раньше не слышавший о личной жизни комбрига.

— А ты что, думаешь — я на танке женат? — Бударин добродушно засмеялся. — Есть, да еще две. — Глаза Бударина наполнились теплым светом, лицо смягчилось.

Он расстегнул куртку и ворот гимнастерки и сразу сделался таким домашним, простецким.

«Я считал его вначале жестким, недоступным, — думал Филиппов, — а он вон какой…»

— Дочери у меня хорошие, — с гордостью говорил Бударин, — обе комсомолки. На «Уралмаше» работают. Старшая у меня в детстве все болела. Знаешь, как военному приходится: сегодня — здесь, завтра — там. Думал — не уберегу. А сейчас такая здоровенная дивчина — вся в меня. Зато младшая — в мать: танцует, на рояле играет. Так что я вполне примирился, доволен. И дочка — совсем неплохо, не хуже сына.

— Трудно сейчас начинать жизнь, товарищ гвардии полковник. У нас ведь ничего нет: у нее чемодан, у меня чемодан — вот и все имущество.

— Ерунда, орел. Пустяки. Кончится война — все будет. Только живите дружно да работайте так же отлично, как воевали…

Опять резко и протяжно зазвонил телефон. Немцы наступали сразу с трех сторон — пехота и танки.

Бударин торопливо застегнулся, поднял офицеров на ноги, сделался строгим и твердым.

— Приказываю: первому и второму взводам третьего батальона перерезать дорогу на фольварк. К станционной будке выставить два противотанковых орудия. Подпустить танки. Бить в упор. Ясно?

Снова все пришло в движение. Вновь захлопали двери, загудели моторы.

Бударин и Филиппов пошли к радиомашине.

— Постой минутку, — сказал Бударин.

Они остановились, прислушиваясь. Сквозь гул близкой пальбы доносилась отдаленная канонада. В короткие паузы между взрывами можно было услышать очереди крупнокалиберных пулеметов.

— Тяжелыми ударили, — определил Бударин.

— А я не разобрал.

— Ну как же ты, орел? — с упреком произнес комбриг. — Вот послушай-ка.

— Да, да, — чтобы успокоить комбрига, поторопился подтвердить Филиппов.