Соль, потерявшая силу? - [7]
Так что действительно "все ушло в ботву" — в запрет на мясо в постный день при отсутствии запрета на убийство. И через тысячу лет у нас нет того, что есть у других, — соблюдения элементарных нравственных норм, к чему везде приучает религия. Но только не наше официальное православие, ему не до того было. Оно оборонялось — и страну обороняло — от "тлетворного влияния Запада", выполняя заветы "Фотиев и Керуллариев".
Наши лучшие умы вовсе не были в восторге от нравственного состояния народа, не бились в истерике от любви к нему, как повелось у многих со второй половины ХIХ века даже до сего дня. Пушкин писал об отсутствии сострадания, присущего нашему народу, а К.Н. Леонтьев был и вовсе строг: "В этих словах смирение перед народом (или как будто перед мужиком в специальности) — есть нечто сбивчивое и отчасти ложное… Но не думаю, чтобы семейные, общественные и вообще личные, в тесном смысле, качества наших простолюдинов были бы все уж так достойны подражания. Едва ли нужно подражать их сухости в обращении со страдальцами и больными, немилосердной жестокости в гневе, их пьянству, расположению столь многих к лукавству и даже воровству".[26]
Превозноситься перед народом не стоит, но и народопоклонство ни к чему хорошему не ведет.
Товар с гнильцой?
Так что же, так все и ушло в ботву? Никакого плода нет? Говорят, все-таки есть, и плод этот — святость. Утверждают, что Россия и ее православие напряженно работали над особым идеалом святости, и выработали его, и им можно похваляться перед всем миром. В.В. Розанов писал о великой задаче, "над которой трудились духовенство и Церковь девятьсот лет… и этой задачи действительно достигло. Это — выработка святого человека, выработка самого типа святости, стиля святости; и — благочестивой жизни… от старика до ребенка 10-ти лет известно всем, что такое "святой православный человек";… каждый русский знает, что такие святые — есть, не переведутся и не переводились; и что в совести своей, которая есть непременно у каждого человека, все русские вообще и каждый в отдельности тревожатся этим образом "святого человека", страдает о своем отступлении от этого идеала и всегда усиливается вернуться к нему, достигнуть его, достигнуть хотя бы частично и ненадолго".[27]
С этим надо разобраться. Что такие люди в России были и есть — это бесспорно. "Есть такие прирожденные ангелы, — писал А.И. Солженицын, — они как будто невесомы, они скользят как будто поверх этой жижи, нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности".[28] Есть люди-ангелы и среди православных. Но наличие таких вот ангелов отнюдь не в состоянии изменить сообщество людей. Совесть, что бы ни писал Розанов, есть далеко не у каждого. Это, так сказать, литературное требование ("так положено писать"), в жизни не обязательно встречающееся.
Ф.М. Достоевский в "Дневнике писателя" пишет, что у русского преступника есть непреодолимая тяга к покаянию, что вроде бы перекликается со словами Розанова о том, что все русские тревожатся образом святого человека и стремятся достигнуть его пусть частично и ненадолго". Но вот в "Записках из мертвого дома" он же пишет: "…я не видал между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении".
Идея святости сама по себе не в состоянии сыграть сколько-нибудь значительную роль в оздоровлении нравственности — и не сыграла ее в России, как показал наш ХХ век. Это было ясно еще В.С. Соловьеву, который писал, что такие вот святые"..должны были отделяться от общества, уходить в пустыню или впадать в юродство. Самый идеал святости, представляемый отшельниками и юродивыми, был по существу своему исключительным, односторонне аскетическим и не мог двигать вперед общественную нравственность. Общественная жизнь была лишь безразличной средой между святыми подвижниками, как Сергий или Нил, и благочестивыми извергами, как Иван IV".[29]
В.В. Розанов писал: "В России есть много святых людей: и гораздо реже попадается просто честный трудолюбивый человек, сознательный в своем долге и совестливый в обязанностях".[30] До него эту мысль не без гордости высказывали некоторые славянофилы, а им возражал тот же В.С. Соловьев: "Если в самом деле у нас легче встретить святого, чем честного человека… то ведь это есть национальный недостаток, в котором должно сознаться, а не преимущество, которым можно хвалиться".[31] Тем не менее хвалятся.
"Выращивание святых", "работа над идеалом святости" — все это хорошо для самоуспокоения и самовосхваления, но не годится как стратегия церкви, призванной пасти овец Христовых. Наши святые, говорят иные христиане, — это как картофель на рынке: сверху положат, что получше да покрупнее, а внизу гниль. А нашу церковь можно уподобить человеку, который получил свои несчастные шесть соток, а они у него по колено, по пояс, по грудь заросли сорняками, чертополохом, но вот он раздвигает этот чертополох и показывает иногда и впрямь прекрасный цветок: "Смотри, как это красиво!" А укажи ему на чертополох, тут же услышишь: "Вы человек заземленный, не возвышенный, не видите главного!" Оправдывает ли чертополох такой вот «цветок», пусть и красивый? Замечено даже: чем красивее цветок, тем гуще чертополох. Хорош ли пастырь, который заботится об одной овце, а все остальные у него или запаршивели, или разбрелись и он не может их собрать?
