Соль - [57]

— Dov’è andato a fi nire il bambino?[32]

Он различает стену дома за кустами боярышника и слышит, как мать тяжело, тревожно дышит, хлопая себя ладонями по ляжкам. Небо алеет, окрашивается лиловым, кучевые облака вытягиваются в нем бледными душами.

Антонио ушел с отцом; Армандо знает, что они вернутся до темноты. Он всматривается в каменистую дорогу, спускающуюся к морю, готовый припустить к дому, как только завидит бегущую впереди них собаку в закатном свете. Немцы взяли городок, американцы в Салерно. Итальянские солдаты заходили ранним утром по дороге в свои деревни, к своим домам, своим семьям и попросили воды напиться. Это они рассказали о разгроме, но отец как будто не удивился. Из деревни иногда слышны бомбежки вдали. Здесь разрушать нечего, самолеты пролетают, но не открывают огонь. На ночь они занавешивают окна. Ему случалось видеть пламенеющий горизонт. С утра столбы дыма заволакивают свет зари. Густой запах пороха доносится до них в зависимости от направления ветра. Армандо подбирает с земли камни и швыряет их изо всех сил в заросли и кусты. Отец качал головой на рассказ гостей, но не говорил ни слова, стоял очень прямо, облокотясь на стенку колодца, и был как будто вызов в его осанке, какая-то неловкость по отношению к солдатам. Они погружали руки в прохладную воду, подносили их ко рту, пили и фыркали, как лошади. По их отмытым от пыли изможденным лицам стекали струйки воды. Капли прокладывали бороздки на потных шеях.

Отец не был на фронте. Давно — еще до рождения Антонио, говорила мать, — мул на поле брыкнулся возле его ног, сломав ему колено. Перелом был открытый, и отец много часов пролежал на этом клочке земли, завывая и кусая корни, пока не подоспела подмога. Арман не может представить себе отца, лежащим на земле, умоляющим о помощи. Когда он рядом с ним, одна мысль сказать это вслух повергает его в оцепенение. Мать говорит, что он зарубил мула топором не за то, что брыкнул, а за то, что продолжал преспокойно пастись подле него. Арман думает, что он и сам убил бы животное, но по совсем другой причине: из-за него он обречен терпеть присутствие отца, которому не суждено было пасть в бою. Колено у него с тех пор выпадает по поводу и без повода, и он носит на ноге шину, которую сам смастерил из кожи и деревяшек. Отец стал злее и гневливее после ухода других мужчин. Некоторые присоединились к американцам. По молчаливому соглашению никто никогда об этом не говорит. Здесь взвешивают каждое слово. Он надрывается в полях, а вечерами, за ужином, его присутствие простирается тенью в единственной комнате.

Вот они и возвращаются. Собака бежит впереди, громко лая. Отец идет первым, а Антонио на почтительном расстоянии. У Армана сжимается горло. Он знает, что завтра они с братом отправятся с этим человеком в другой путь.

* * *

Сука ощенилась в рыбачьей хижине из листового железа. Мальчики склоняются над шиной, куда собака запихала газету, тщательно порванную на клочки, кусок старой рубашки, черный от смазки и грязи и, кажется, детскую пижамку. Сука вылизывает своих детенышей одного за другим, и малыши повизгивают, неуклюже тычась в жесткие бледные соски. Дыхание детей клубится в полутьме, и щенки тоже дымятся, пар поднимается из корзины в ледяном и влажном воздухе Пуэнт-Курта.

Жонас поднимает одного щенка. Он еще не открыл глаза, мордочка сморщена, кусок бурой пуповины сохнет на середине животика. Окоченевшие пальцы мальчика не гнутся, и тепло щенка согревает их. От запахов бензина и аммиака у него кружится голова. Щенок тоже пахнет, непривычно, влажной шерстью и кислым молоком. Когтистые лапки пытаются оттолкнуть его руки. Жонас кладет его к остальным и снова наклоняется, чтобы ощутить тепло суки. Он задирает ей хвост, показывает подбородком на окровавленное влагалище и синеватый кусок плаценты, на котором она лежит.

— Гадость, — говорит Жонас.

— Это послед. Она его съест. Ты не видел, она уже слопала все остальные.

Жонас брезгливо морщится.

— Ладно, — говорит Альбен, — кто это сделает, ты?

Обнаружив щенков, мальчики поспешили сообщить новость Арману и деду. Старик не желает больше видеть здесь этих бродячих собак, которые мочатся на стены его дома, воют каждую ночь и роются в помойке. Арман дал мальчикам крепкий джутовый мешок.

— Засуньте их туда, завяжите хорошенько, да привяжите большой камень и бросьте в воду, ясно?

Мешок лежит теперь у их ног на земляном полу хижины, и они смотрят на него, потом на суку с черными глазами и щенков, которые яростно сосут, с силой отталкивая друг друга.

— Нет, — отвечает Жонас, — ты.

Альбен дает ему тычка в плечо.

— Трусишка.

Присев на корточки, он открывает мешок, одного за другим берет щенков одной рукой и, держа мешок открытым, другой сует их внутрь. Сука обнюхивает руку, когда он запускает ее в корзину. Робко лижет ему пальцы, но щенки визжат все громче, и она, забеспокоившись, поворачивается и тоже скулит.

— Семь, — считает Альбен.

Они смотрят на массу щенков, копошащихся в складках ткани.

— Можно унести их куда-нибудь, — предлагает Жонас, — а папе ничего не скажем.

Альбен выпрямляется, мешок вздувается под тяжестью щенков, и он поднимает его одной рукой.