Сокрушение тьмы - [19]

Роты лежали вповалку, и, сокрушаясь, старшины с поварами не знали, как разбудить солдат, чтоб накормить их. А вокруг был день, яркий, солнечный, по-северному длинный, но этот день был самой сладкой ночью для измученных боями и маршем солдат. Вот тогда-то, по ту сторону озера, и загремели выстрелы, поднялся переполох. Закричали люди. Заржали лошади. Сон как рукой сняло. Солдаты кинулись с двух сторон наперехват. Выстрелы вскоре умолкли, но одного из бойцов 3-й роты пуля все-таки зацепила.

Каково же было удивление Макарова, когда через полчаса командир разведвзвода Самохин привел к нему двух финских подростков. Вид их был вызывающим. Они, очевидно, приготовились умереть с достоинством и были уверены, что их не пощадят. Оба сероглазые, белоголовые, с худощавыми, вытянутыми лицами. На одном был потрепанный пиджак с оторванным воротом, на другом — военный френч с чужого плеча.

Макаров строго оглядел их и сказал:

— Хм, вот шкеты!

«Шкеты» смело смотрели в глаза. Макаров поманил к себе переводчика. Бывший плотогон с Тулемаёки, карел Койвунен, которого прикомандировали к штабу полка в Олонце, еще недавно был партизаном, а теперь носил форму офицера. Широкоплечий, коренастый, он вразвалку подошел к командиру полка и взял под козырек.

— Лейтенант, — сказал Макаров, — спроси их, кто они такие?

Койвунен спросил и, выслушав ответ, перевел:

— Говорят, что они поклялись совершить подвиг.

— Где взяли оружие?

— Заявляют, что подобрали на поле боя.

— Товарищ подполковник, — сказал Самохин, — да у этих сопляков и патронов-то только по одной обойме.

При дальнейшем допросе выяснилось, что сами они из Видлицы, куда переехали их семьи три года назад из Финляндии по контракту и что отцы их — солдаты финской армии. Оказывается, тем, кто хотел, разрешили заселять карельскую землю, но солдаты при этом подписывали контракт, что будут сражаться с русскими и в плен ни в коем случае не сдадутся.

— О горе-вояки! — сказал Макаров, устало отворачиваясь от подростков. — Пусть побудут под стражей. После привала отпустите.

Раненного в руку бойца бинтовал санинструктор Фокин. Рядом на валуне сидел лейтенант Брескин, ждал, чтобы отправить бойца в санбат, на планшете держал блокнот с красивой ручкой, заправляемой чернилами. Весь правый бок у него от плеча до щиколотки был мокрым: податливая карельская земля, когда он спал, осела под ним, и он оказался в лунке, наполнившейся водой. Брескин все время одергивал липнущую к телу гимнастерку и близоруко щурился из-под очков на солнце, подставляя ему мокрый бок. У Фокина мокрой была спина.

— Раненый, как фамилия? — спросил Брескин, поправляя на переносье очки.

— Саврасов! Андрей Саврасов, товарищ лейтенант.

Это был сильный, плечистый боец, сила которого чувствовалась даже в голосе — спокойном, вязком, с добродушными нотками безмятежности.

— Вот возьмите, боец Саврасов. Это направление в санбат.

— Зачем, товарищ лейтенант? Вы шутите?

— Какие тут шутки? — изумился Брескин.

— Я никуда не пойду. Не делайте из меня посмешище. С такой-то царапиной?

— У вас сквозное ранение предплечья. Необходимо зондирование пулевого отверстия, более тщательная обработка раны.

Саврасов с ухмылкой глянул на забинтованную руку, сдернул книзу мокрый от крови рукав, с дружеской небрежностью бросил Фокину:

— Спасибо, крестоносец! Повязку наложил мастерски. А в санбат я действительно не пойду. Туда только попади — и будешь лежать, пока вы тут самого Маннергейма не прихлопнете. Мне воевать надо, а не отлеживаться на тюфячках. Да и пулю-то схлопотал не в бою, а во время сна… Стыдно!

Брескин, щупленький, тонкий в кости, энергично поднялся, закинул планшетку за спину, сердито сказал:

— Вот что, Саврасов, мне лучше знать, отправлять вас или не отправлять!

Фокин посмотрел на того и другого с напускным безразличием, но было видно, что Саврасов ему нравится своей независимостью, своим юморком, и, желая сгладить явно наметившийся конфликт, вдруг предложил:

— Товарищ лейтенант, да отошлите вы его к Варе Сердюк. Пусть она ему впорет порцию противостолбнячной сыворотки. И все дела. Будет хуже — отправим.

Брескин недовольно раздул крутые ноздри, махнул рукой:

— Ладно. Но старшему лейтенанту Григоровичу я все-таки доложу.

Когда лейтенант ушел, Саврасов признательно протянул Фокину руку:

— Спасибо.

— Ходи на здоровье. А к Варе все-таки загляни. Мало ли что!

Спать после всего этого переполоха Фокин больше не хотел, и надо было просушить гимнастерку с брюками. Подняв с травы санитарную сумку, он побрел к озеру, рядом с которым учебный батальон уже разравнивал взлетную площадку. На берегу увидел Залывина, Бакшанова и Боголюба. Перед ними стоял ящик с трофейными лимонками. Они собирались наглушить рыбы к обеду, но кто-то сказал им, что тут и мальки-то все выцежены — мертвое озеро.

— Здорово, землячки! — сказал Фокин, присаживаясь возле ящика. — Чего заскучали?

Ответил Ленька:

— Да вот собрались рыбки поудить, а нам говорят, ее нет.

Фокин взял одну из гранат. Она была тяжелой, с крупными глубокими насечками, красиво отливающими черным лаком. Фокин покатал ее с боку на бок. На его ладони лежала смерть. Большое черное кольцо, разведенное усами на оранжевой головке золотистого взрывателя, так и томило желанием взять и вырвать, намертво прижимая скобу к прохладному ребристому телу гранаты.